Сумерки
Шрифт:
Гнев блеснул в глазах пани Офки.
— Вы не понимаете меня, рыцарь! — сказала она недовольно.
— Увы, я понял вас слишком хорошо, но хотел только убедиться. Вы боитесь, как бы воевода не узнал, что вы свели с ума князя, — да, не отрицайте, вы князя, а не он вас, — да ещё хотите отобрать у Кердеевича всё, что у него осталось: семейную честь. Пусть даже так! Как аукнется, так и откликнется.
И Андрийко, поклонившись, вышел. Всё существо кипело возмущением от невероятной подлости, угнездившейся в сердце красавицы, возмущением, подзадориваемым ещё больше ревностью. Не ты, а другой!
Андрийко сомневался и одновременно думал, как опечалится воевода, узнав о бегстве Офки с князем. И вдруг ясно понял, что перво-наперво он обязан предупредить воеводу о намерениях старостихи, понял, что, не желая того, влез в грязное дело. И какая разница, внять ли голосу совести или чарам обольстительницы, — ему придётся кривить душой, врать, притворяться, замалчивать.
А это было самым страшным.
Придя в свою комнатушку, он опустился на лавку у камина и принялся ещё раз обдумывать всё случившееся. Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошёл, скорей вбежал, Сташко.
— Чего тебе? — спросил его Андрийко. — Может, твоя дама хочет ещё что-нибудь?
Сташко захохотал как безумный.
— Ха-ха! Дама, моя дама, ха-ха-ха! Чего она хочет? Известное дело, чего! Ха-ха! Только не те вкусят плодов этого дерева, кто рассчитывает, а совсем другие, которым и не снится. Ха-ха! Любовь и верность для женщины пустые бредни! Главное, здоровый парень, и всё в порядке!
Андрийко сорвался с места.
— Сташко! — крикнул он испуганно. — Что с тобой? У тебя горячка? Я сейчас покличу старого Савву, чтобы тебе пустить кровь… Или погоди, я знаю молитву от горячки…
Смех Сташка оборвался, в глазах загорелись недобрые огоньки, из горла со свистом вырвалось дыхание, словно он очень устал. Он сжимал в кулаке красный шарф и рвал его в клочья.
— Ах ты, лицемер! — прошипел он, как змея. — Выдаёшь себя за благородного простофилю, якобы незнакомого ни со светом, ни с дворцовыми интригами, ни с женскими чарами, а на самом деле пользуешься теми же способами, чтобы открыть все подлые замыслы Офки. На мой вопрос ты уверял, будто тебе её жаль… Видали милосердного самаритянина? «Castus Josephus»! [8] Ха-ха-ха! Эх, кабы я знал, за какую цену ты пообещал старостихе свою помощь и, наверно, получил уже от неё задаток…
8
Праведный Иосиф (лат.).
— Молчи! — гаркнул Андрийко, и глаза его налились гневом. — Молчи, не то позабуду, что я сильней, и одним махом вышибу из тебя дух.
Во взгляде Андрийки было что-то, заставившее Сташка умолкнуть. Он сидел весь посиневший и с трудом переводил дыхание. Постепенно успокоился и Андрийко.
— Я обязан
— Ах, эта служба… — не выдержал Сташко и вскочил.
— Молчи, знаю! — закончил Андрийко. — Служба была лишь зацепкой, чтобы потом повести меня по пути Кердеевича, Носа и многих других. Таков ваш путь, но не мой, вот так-то! В силу того я и пообещал ей не чинить препятствий… Охотно признаюсь, что красота этой женщины свела меня с ума, потому-то я и пожалел её с самого начала. А когда узнал о том, что она любит другого, да ещё не своего мужа, моя страсть превратилась в злобу, которая кипит в моём сердце. Её горечь и есть задаток моей награды…
— Любит, говоришь? — заметил Сташко. — Ох, она никого не любит.
— Коли так, то мне всё-таки её жаль: кто утратил любовь, тот загубил свою душу. Отец говорил мне: «Люби отца, слуг, мужиков, животных, природу, бога, родной край, православную веру, дедовские обычаи — и тогда будешь жить. Но стоит утратить любовь, и ты станешь подобен холодному трупу, который татары бросили в степи волкам на добычу». Что же касается старостихи, то мне жаль её, и она достойна сожаления, но я не люблю её, ибо она недостойна моей любви, и к тому же и грех её любить, она ведь замужем…
— Эх, замужем…
— Да, замужем. Для вас, видать, это дело небольшое, а в наших краях венчание — незыблемый закон! Я пообещал не выдавать её, если придут за ней, хотя поначалу всё чудилось, будто кто-то вырывает из груди у меня сердце. А теперь суди сам, каково моё лицемерие и какова лесть.
Сташко вдруг захохотал снова, так могут хохотать лишь осуждённые души в аду.
— Эх, нет, нет в тебе ни лицемерия, ни лжи, ей-богу, извини, что обидел. Ложью и лицемерием полна она!.
Тут Сташко показал Андрийке клочья красного шарфа, и его бледное лицо залилось краской.
— Да, она полна лжи, лицемерия, подлости и всем тем, в чём я, дурак, упрекал тебя. Ты думаешь, что кто-то должен приехать?.. Он уже здесь… Красный шарф — весть от него, а вот ответ. Я должен повесить шарф над теми воротами, где можно безопасно пройти.
И он швырнул изорванный шарф на пол.
Андрий с минуту молчал. Он не рассчитывал, что развязка придёт так быстро, и это смутило его. Усевшись рядом с пажом, юноша потёр ладонью лоб.
— Что ж, — промолвил он, — чем скорей, тем лучше.
Наступал вечер. Серые тени легли на леса и луга, в небе, у самого окоёма, вспыхнуло зарево заката. Красное, оно медленно ширилось и вскоре залило треть неба. Порозовели на какой-то миг серые тени и поднимающиеся от влажного снега туманы. Но и зарево полыхало в небе недолго. Вскоре наползла откуда-то с востока и с севера тьма и вступила в борьбу с догорающим днём. Ещё какую-то минуту его отблески охватывали то облачко, то блестящую льдину на Стыре, то верхушку дерева, или играли на выпуклых стёклах окон, пока совсем не померкли. Темнота и холод воцарились повсюду. И тогда Андрийко снова повторил.