Сумма теологии. Том V
Шрифт:
Возражение 2. Далее, та добродетель, которая укрепляет все остальные, по справедливости должна быть названа главной. Но такой добродетелью является смирение. Так, Григорий говорит, что «тот, кто накапливает добродетели без смирения, подобен несущему солому на ветру» [232] . Следовательно, похоже на то, что самой главной добродетелью является смирение.
Возражение 3. Далее, наиболее совершенное, похоже, и есть основное. Но это [качество] присуще терпению, согласно сказанному [в Писании]: «Терпение же должно иметь совершенное действие» (Иак. 1:4). Таким образом, главной добродетелью следует полагать терпение.
232
Ноm. 4 in .
Этому противоречит мнение Цицерона, который сводил все остальные добродетели к вышеприведенным четырем.
Отвечаю:
Соответственно этому, четыре вышеупомянутые добродетели можно рассматривать двояко. Во-первых, со стороны их общих формальных начал. В этом смысле они полагаются главными постольку, поскольку по сравнению со всеми остальными добродетелями являются наиболее общими. По этой причине любая обусловливающая благо в акте суждения разума добродетель может быть названа рассудительностью; любая обусловливающая благо правильности и долженствования в деятельности добродетель – правосудностью; любая обуздывающая и усмиряющая страсти добродетель – благоразумием; любая укрепляющая ум в его противодействии каким бы то ни было страстям добродетель – мужеством. И потому многие, в том числе и оба святых учителя [на которых ссылаются в приведенных возражениях], а равно и философы говорят об этих добродетелях именно в таком смысле, и именно в таком смысле они содержат в себе все прочие добродетели. Следовательно, все возражения необоснованны.
Во-вторых, их можно рассматривать со стороны того, как они определены, а именно каждая как основная в соответствующей ей материи, и в этом смысле они являются видообразующими добродетелями, хотя и разделяют свой вид с другими. Таким образом, их называют главными по сравнению с другими добродетелями из-за их значимости, а именно: рассудительность – как распоряжающуюся добродетель; правосудность – как добродетель, связанную с должными отношениями между равными; благоразумие – как добродетель, умеряющую желание удовольствий от осязания; мужество – как добродетель, укрепляющую в случае смертельной опасности. Следовательно, и в этом смысле все возражения несостоятельны, поскольку другие добродетели могут считаться главными в том или ином отношении, но эти [четыре], как было показано выше, называются главными с точки зрения их материи.
Раздел 4. ОТЛИЧАЮТСЯ ЛИ ЧЕТЫРЕ ГЛАВНЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ ДРУГ ОТ ДРУГА?
С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что четыре вышеупомянутые добродетели не являются различными и не отличаются друг от друга. Так, Григорий говорит, что «не существует ни истинной рассудительности без благоразумия и отваги, ни совершенного благоразумия без отваги и рассудительности, ни стойкого мужества без рассудительности, благоразумия и правосудности, ни настоящей правосудности без рассудительности, мужества и благоразумия» [233] . Но подобное не могло бы иметь места, если бы вышеупомянутые добродетели отличались друг от друга, поскольку различные виды одного рода не содержат взаимных определений. Следовательно, вышеупомянутые добродетели не отличаются друг от друга.
233
Moral. XXII.
Возражение 2. Далее, когда речь идет об отличных друг от друга вещах, функция одной из них не приписывается другой. Но функция благоразумия приписывается мужеству. В самом деле, по словам Амвросия «мужественным мы по справедливости называем того, кто умеет себя обуздывать, не слабея и не подчиняясь никаким искушениям». А о благоразумном он говорит, что тот «соблюдает приличие и меру во всем, что намеревается делать и говорить». Следовательно, похоже на то, что эти добродетели не отличаются друг от друга.
Возражение 3. Далее, Философ сказал, что необходимые состояния добродетели заключаются прежде всего в том, что «во-первых, человек поступает сознательно; во-вторых, он поступает преднамеренно и ради конкретной цели; в-третьих, его навык и действие уверенны и устойчивы» [234] . Но первое, похоже, относится к рассудительности, которая является правильным суждением о вещах, которые будут выполнены; второе, то есть преднамеренность, относится к благоразумию, благодаря которому человек обуздывает свои страсти и потому в своих поступках следует не страсти, а разумному выбору; третье, а именно то, что человек должен действовать ради надлежащей цели, подразумевает некоторую правоту, которая, по-видимому, относится к правосудности; а последнее, то есть уверенность и устойчивость, относится к мужеству Таким образом, каждая из указанных добродетелей по сравнению с другими добродетелями является общей. Следовательно, они не отличаются друг от друга.
234
Ethic. II, 3.
Этому противоречит следующее: Августин, говоря о том, что «существует четыре добродетели, соответствующие различным движениям любви» [235] , имеет при этом в виду четыре вышеупомянутые добродетели. Следовательно, эти четыре добродетели отличаются друг от друга.
Отвечаю: как уже было сказано (3), эти четыре добродетели понимаются различными авторами по-разному. Одни рассматривают их как то, что выражает некоторые общие состояния человеческого ума, которые могут быть обнаружены во всех добродетелях. Так что рассудительность – это, так сказать, просто некоторая правильность суждения в любых действиях или каких-либо вопросах; правосудность – некоторая правильность ума, благодаря которой человек во всех случаях делает то, что должно; благоразумие – расположение ума, умеряющее любые страсти или деятельности и удерживающее их в разумных границах; мужество – расположение, посредством которого душа укрепляется для того, чтобы, следуя распоряжениям разума, противостоять любым страстям или тяготам любых деятельностей. Различение этих четырех добродетелей в указанном смысле не подразумевает, что правосудность, благоразумие и мужество – это разные добродетельные навыки. В самом деле, любая нравственная добродетель, будучи «навыком», должна обладать некоторой устойчивостью, чтобы ее нельзя было подвигнуть к тому, что ей противоположно, а это, как уже было сказано, связано с мужеством. Далее, коль скоро все они суть «добродетели», они определены к благу, что подразумевает правильность и долженствование, а это, как уже было сказано, связано с правосудностью. Кроме того, они являются «нравственными добродетелями», то есть причастными разуму, что означает следование модусу разума во всем и удержание всего в разумных границах, что, согласно сказанному, связано с благоразумием. И только со стороны суждения, которое приписывается рассудительности, последняя отличается от трех других [добродетелей], поскольку суждение принадлежит разуму сущностно, тогда как другие три [добродетели] предполагают [только] некоторую причастность разуму посредством своего рода приложения [разума] к страстям или деятельностям. Таким образом, согласно вышеприведенному пониманию, рассудительность отличается от трех остальных добродетелей, в то время как последние [три] не отличаются друг от друга, поскольку очевидно, что одна и та же добродетель является и навыком, и добродетелью, и нравственной добродетелью.
235
De Мог. Eccl. XI.
Другие же [авторы] рассуждают тоньше и рассматривают эти четыре добродетели с той точки зрения, что каждая из них обладает своей специфической и соответствующей ей материей, в каждой из которых к тем общим состояниям, которые, как было показано выше (3), сообщают этим добродетелям их имена, прибавляются некоторые специфические действия. Отсюда следует, что вышеупомянутые добродетели являются отличными [друг от друга] навыками, различающимися согласно разнообразию их объектов.
Ответ на возражение 1. Григорий говорит об этих четырех добродетелях в первом из вышеприведенных смысле. А еще можно сказать, что эти четыре добродетели определяют друг друга путем своего рода взаимопроникновения. В самом деле, свойства рассудительности проникают в другие добродетели постольку, поскольку последние направляются рассудительностью. А все остальные проникают в другие по той причине, что могущее совершить большее может совершить и меньшее. Поэтому тот, кто способен обуздывать свои желания, связанные с удовольствиями от осязания, и удерживать их в разумных границах, что является делом весьма нелегким, тем более способен не впадать в крайности и сохранять спокойствие перед лицом смертельной опасности, и в этом смысле о мужестве говорят как о благоразумии. А о благоразумии говорят как об отваге из-за проникающего в благоразумие мужества, а именно постольку, поскольку тот, чей ум, так сказать, вооружен мужеством против страха перед смертельными опасностями, что тоже составляет немалую трудность, более других готов к тому, чтобы твердо противостоять соблазнам удовольствий. Поэтому Цицерон говорит, что «человек был бы крайне непоследователен, если бы, устояв перед страхом, был побежден алчностью, или, снеся все тяготы трудов, стал рабом похоти».
Из сказанного очевиден и ответ на возражение 2. В самом деле, благоразумие блюдет во всем середину, а мужество позволяет уму устоять при обольщении его удовольствиями. И это справедливо как в том случае, когда эти добродетели рассматриваются как выражающие некоторые общие состояния, так и в том, когда имеется в виду их взаимопроникновение, которое было разъяснено выше.
Ответ на возражение 3. Эти четыре установленных Философом общих состояния добродетели не являются собственными состояниями [исключительно] вышеупомянутых добродетелей, хотя они и могут быть усвоены им вышеприведенным образом.