Сундук безумного кукольника
Шрифт:
Тони поморщился:
– А доктор Филипс утешить не мог? А ты? На него смотреть страшно.
– Дон мне не поверит, – спокойно пояснила Карен, – он и доктору не поверил. Он верит только Мэгги.
– Еще и подкаблучник, – ухмыльнулся Тони. Теперь, когда псих лишился драматического ореола, над его выходками уже тянуло позубоскалить.
А медсестра захлопнула коробку с завтраком и сухо ответила:
– У нас в деревне все их знают. Дон такое пережил – упаси тебя Боже то во сне увидать. Он за свою семью в угольную топку войдет и не оглянется. Сам-то так сдюжишь?
Уборщик растерянно сунул в рот
***
Медсестра Карен Солс была подлинной королевой домоседов. Покинув родную Шотландию сразу после выпуска из школы, она осела в Девоншире и больше ни разу его не покидала. Деревушка Пайнвуд была ее домом, соседи и сотрудники – ее семьей, и никакое прибавление в этой семье не проходило без ведома и искреннего участия медсестры Солс.
Более того, Карен была замужем за деревенским полисменом, так что никто лучше нее не помнил, как в тесном мирке Пайнвуда появилась Мэгги Шарп и ее муж.
В тот день, почти двенадцать лет назад, на главную улицу деревушки въехал древний "додж", чадящий так, словно в багажнике у него лежала тлеющая покрышка. Водительская дверца решительно распахнулась, и из машины показалась девица в мешковатом платье сиротского вида и с двумя длинными косами, будто Дороти, сбежавшая из страны Оз на угнанной колымаге.
Прошагав к полисмену, рассеянно потягивающему кофе у киоска, она без предисловий спросила:
– Сэр, в Пайнвуде есть жилье на съём? Нам с мужем нужна квартира.
Офицер Солс был единственным стражем порядка в Пайнвуде и вел там ленивое существование диванного кота. Все, от мэра и до детсадовских карапузов, запросто называли его Эриком, а потому от обращения "сэр" Солс невольно поперхнулся. Выпрямился, запоздало надел на лицо строгое выражение и поглядел на девицу сверху вниз, невольно прикидывая, на сколько лет та старше его дочери-восьмиклассницы, что за дурак дал этой птахе водительские права, и какого извращенца она называет "мужем". А затем взглянул на машину: из "доджа" неловко выбирался долговязый тощий паренек.
Припадая на правую ногу, он подошел к девице, едва достающей ему до подбородка, и прижал ее к себе, будто пытался закрыть от автоматного дула.
Солс откашлялся: этот заморыш был кем угодно, только не похитителем. Он уже совсем собрался спросить, не нужна ли ребятишкам настоящая помощь, как вдруг наткнулся на взгляд паренька, и меж лопаток скользнула беглая рябь мурашек – с мальчишеского лица смотрели усталые затравленные глаза. В молодости Солс, успевший побывать в Кувейте, видел такие у освобожденных военнопленных…
Пайнвудский полисмен уже лет десять не встречал даже карманного вора, но в густом супе человеческих душ проварился до самых костей, а потому понял: этим странным полувзрослым детям сейчас нужна вовсе не полиция.
– Жилье найдется, мисс, – мягко кивнул он девочке, а та резковато отчеканила:
– Миссис Шарп, офицер.
Уже через полчаса дымящий "додж" припарковался у калитки вдовы викария, сдававшей крохотный флигель, и ошеломленный Солс смотрел, как девочка спокойно протянула хозяйке два паспорта, совершенно настоящее свидетельство о браке, и уверенно подписала договор об аренде.
Похоже, со своими бедами ребятишки собирались справляться сами.
***
В Пайнвуде много лет не случалось новых жильцов, а уж заезжие молодые пары вовсе никогда здесь не задерживались. Патриархальная деревушка была настолько стара и безмятежна, что даже куры здесь порой хворали меланхолией.
А потому вновь прибывшие вызвали волну интереса, скоро переросшего в жгучее любопытство. Шарпы были странноваты… Не лучшее качество для новоселов уединенного английского местечка.
Слишком юные для семейной жизни и практически нищие, супруги Шарп походили на сбежавших из дома школьников.
Заправляла в этой нелепой семье Маргарет. Худая и проворная, тыквенно-рыжая и полыхающая энергией, в тихом Пайнвуде она походила на белку в библиотеке. По-беличьи же уверенная в себе, Маргарет была совершенно равнодушна к общественному мнению, не собиралась никому ничего объяснять и с энтузиазмом принялась налаживать семейную жизнь.
Старожилам Маргарет не понравилась сразу же. Она была чужой, резкой и несимпатичной в своих драных джинсах и балахонах грубого сукна, с татуированным толкиновским орком на лопатке и неуемно-острым языком.
И эта насквозь городская нахалка, чистопородная дочь стекла и бетона, ничуть не стыдилась своего явно ущербного мужа. Опекала его с безоглядной нежностью, свирепо огрызаясь на любое пренебрежительное слово, направленное на Дона. Тот же, глядя на разъяренную супругу, багровел измождённым лицом, хмурился и бормотал:
– Ну, что ты, сердце мое… Это же не со зла… Вы простите Мэг, пожалуйста, она не всерьез…
Однако, хоть Маргарет и не вызывала у односельчан симпатии, ее дурной характер был пайнвудцам понятен: злоехидная племянница, кузина или золовка имелась почти у каждого. С Доном же все было куда сложнее, и вопрос "как тебе этот Шарп" много месяцев удерживал твердое лидерство в хит-параде светских бесед за пивом, в парикмахерской и под неторопливое кивание вязального крючка.
Этот мальчишка походил на альбом человеческих бедствий, без всякой системы собранный из разрозненных страниц, надерганных по случайно подвернувшимся книгам.
Он походил одновременно на юного ветерана из романов Ремарка, все еще ждавшего шальной пули; на победителя какого-то жестокого реалити-шоу, так и забытого на клочке земли среди океана; на партизана, так и не узнавшего, что война уже окончена; и на Оливера Твиста, едва успевшего вырасти, но уже надежно разочарованного в людях.
У Дона не было ни мобильного телефона, ни кредитки. Он заполошно вздрагивал при любом резком звуке, вплоть до заведенного двигателя или включенной кофе-машины. Не выносил пристального внимания, тут же отвечая тяжелым настороженным взглядом и явно борясь с желанием отвести глаза. Всерьез боялся газонокосилки и электропилы. И при этом же был почти суеверно законопослушен, даже совершенно пустую улицу пересекая лишь по пешеходному переходу и обращаясь к недоумевающему Эрику Солсу исключительно "сэр". Он не выносил зрелища выброшенной пищи, мучительно стискивая челюсти при виде переполненной урны у автобусной остановки. А вдобавок ко всему, Шарп говорил на невообразимой смеси английского и гэльского языков, там и сям вплетая уже совсем невразумительные слова, будто во рту у него был неудобно сидящий зубной протез.