Супербомба для супердержавы. Тайны создания термоядерного оружия
Шрифт:
Рыжков. Было воскресенье, я был дома. Раздался хлопок, который, в общем-то, никого не удивил, потому что шла стройка — в карьерах взрывали породу… Но через некоторое время стало известно, что на промплощадке произошла авария. Утром в понедельник мы были мобилизованы практически на круглосуточную работу по ликвидации этой аварии. Каждый делал свое дело. Нас, по сути дела мальчишек — мне было 19 лет, — не направили на промплощадку в серьезные места, а оставили в городе. Днем обследовали город, а по ночам проводили определение наличия радионуклидов в окружающей среде. То есть анализировали и продукты питания, и сено, и листву, и воду и так далее и тому подобное. Это была лабораторная работа. А другие специалисты занимались ликвидацией аварии непосредственно на промплощадке.
Микерин. От места взрыва новый завод находился в 500 метрах, и черная туча накрыла его. Нас засыпало радиоактивным пеплом, землей, кусками бетона и железа. Нас было пять человек в тот вечер на заводе. Приборов
— Правда ли, что в первые часы шла речь о закрытии производства и эвакуации города?
— Такое предложение возникло утром 30 сентября, пока не были известны все последствия аварии. Тогда еще не владели ситуацией и не очень понимали, что происходит. Вечером в воскресенье уже была создана комиссия, ее возглавил Николай Николаевич Семенов. В ту пору он был заместителем главного инженера. Потом он стал директором комбината. Утром собралась рабочая комиссия, и все мы должны были принести с объектов картограммы. Утром не получилось, но вечером 30 сентября мы уже смогли доложить о ситуации на каждом объекте. Целый день мы вели измерения по разным направлениям. Новый завод мы строили на чистом месте, а к вечеру 29 сентября оно оказалось одним из самых загрязненных.
Рыжков. Надо сказать, что мы город отстояли! Город сохранили в чистоте, специальные меры были приняты… Буквально на следующий день транспорт с промплощадки в город уже не ходил. Организовали пересадку на пропускном пункте. Один транспорт курсировал на территории промплощадки, в загрязненной зоне, а другой транспорт ходил в город. Сумели сохранить и озеро Иртяш — наш питьевой водоем. Так что относительная чистота в городе была обеспечена. Конечно, пришлось помыть улицы, принять другие меры. Авария непосредственно городу не принесла каких-то катастрофических последствий. Чего нельзя сказать о тех селах, которые расположены на «следе». Пришлось эвакуировать 20 деревень, более 10 тысяч человек были переселены в другие места. В общем, авария имела серьезные радиационные последствия.
Микерин. Выброс прошел и по старому радиохимическому заводу, и по реакторным, и по многим другим предприятиям. Медики высказались за закрытие города и предприятия в целом. Могу сразу сказать, их предложение даже не обсуждалось. Все понимали, что такое невозможно, — страна оставалась бы без ядерного оружия. Семенов опросил всех директоров заводов, что необходимо для очистки предприятий и сохранения города. Все высказались единодушно: справимся своими силами.
— С чем можно сравнить происходящее тогда?
— Ни с чем! Это была первая крупная авария. Припять и Чернобыль? Я считаю, зона, конечно, нужна в Чернобыле, но город Припять можно было очистить. Если бы начать работы по дезактивации с самого начала, но прежде — принять такое решение. Как это было сделано в 57-м году в Озерске.
Рыжков. Мое впечатление: никакой паники не было. Дело в том, что тогда на работе люди сталкивались со значительно большими дозами, чем те, что образовались после аварии. Я и все, кто работал со мной, в панику не впадали… Мы научились профессионально относиться к фактору вредности. Тот, кто его не принимал, кто панически его боялся, те уходили, уезжали, и таких людей я тоже знал. Но основная масса работников спокойно отнеслась к случившемуся. Да и Озерска авария коснулась в самой меньшей степени, как и других крупных городов. «След» так лег, будто его специально проложили (простите за кощунство!) — в зону загрязнения не попал ни один крупный населенный пункт. Ни Челябинск, ни Свердловск, ни Касли, ни Снежинск, ни Кыштым. Он лег по малонаселенной территории. Но те, кто отвечает за безопасность производства, должны понимать, что второй раз так не повезет…
Микерин. Порядок навели жесткий, и это было верным решением. На предприятии же все было сложнее. Внутри было сравнительно чисто, работать там было можно. Но как только человек оказывался наружу, ситуация резко изменялось. Было грязно. И по очистке территории работали все смены. Расчет был таков: 1,5–2 рентгена за смену. За весь период работ по дезактивации — не более 15 рентген. Первое, что сделали, — очистили дороги. Затем все пешеходные тропинки и переходы, а затем уже обочины и так далее… Работники всех четырех заводов, которые попали под удар, в своей спецодежде вели дезактивацию. Работа планировалась четко, потому удалось в довольно короткий срок обезопасить территорию… По согласованию с Москвой или даже по указанию оттуда все работы проходили под грифом «сов. секретно». Мы дали подписку о неразглашении, посторонние люди к работам на территории комбината не привлекались. До конца 80-х годов гриф секретности не снимался, он действовал. Это и не позволило в полной мере использовать опыт ликвидации аварии на «Маяке» в Чернобыле.
И еще одно свидетельство о той аварии дозиметриста С.Ф. Осокина, которое, на мой взгляд, опровергает слухи о том, что многие заключенные, находившееся на территории закрытой зоны, погибли. Ему как специалисту можно доверять. Итак, слово Осокину:
«После
Необходимо было срочно отмыть людей от радиоактивного загрязнения, переодеть их в чистую одежду и вывести из загрязненной полосы, не загрязнив их снова, а затем начать дезактивацию территории. На выходе из загрязненной полосы были поставлены две палатки. В одной палатке водой из шланга пожарной машины отмывали людей, в другой палатке одевали их в новую, чистую одежду. Пришлось в срочном порядке сооружать дорогу-лежневку. По этой лежневке вывели из зоны всех заключенных. Никто из заключенных в ликвидации последствий аварии не участвовал. Таким же способом мы отмывали и переодевали солдат военно-строительного полка, попавших в зону загрязнения. Грязную одежду сбрасывали в карьер, заливали водой, а затем засыпали землей. Оружие (пулемет и несколько автоматов, которые невозможно было отмыть от радиоактивности) завернули в пергаментную бумагу, положили в ящики и закопали в землю. Работать на промплощадке приходилось нам сутками. Первые три дня я домой не уходил, ночевал в заводской столовой…»
В беседах об аварии 1957 года мы обязательно говорили и о той сложной ситуации, которая сложилась вокруг «Маяка» после того, как он был «открыт» для общественности. Руководству комбината в полной мере пришлось испытать на себе атаку «зеленых», причем не только местных, но и всего мирового сообщества. Речь шла о тотальном радиоактивном загрязнении Урала, всей страны. И подчас было трудно определять, где правда и где ложь. Е.Г. Рыжков участвовал в этой борьбе с домыслами, а потому я спросил его:
— На «Маяке» было несколько аварий, в частности, разнос активности из озера, река теча, Карачай и так далее. Как вы оценили бы экологическую ситуацию сегодня?
Он ответил так:
— Я разделил бы аварии и ситуации, которые создавались на основе принятых решений. Сбросы в Течу — это не авария, а решение, принятое высшим руководством по сбросу жидких отходов. Мы повторили американцев, которые в Хэмфорде сбрасывали такие же растворы в реку Колумбия. Это было вынужденное решение, которое с сегодняшней точки зрения абсолютно неприемлемое. Карачай — тоже вынужденное решение, потому что остановить производство было невозможно, куда-то грязные растворы надо было девать. И Карачай оказался очень удачным водоемом-приемником. Его использование как шламонакопителя не привело к какому-то обширному загрязнению прилегающих территорий и даже грунтовых вод. А то, что был ветровой разнос, то он незначителен. Он оценивается в 600 кюри радионуклидов. По сравнению с 20 миллионами это очень небольшая доля, и в основном это загрязнение легло на те территории, которые пострадали при аварии 57-го года. Не пришлось принимать никаких мер ни по переселению людей, ни по реабилитации, но это был серьезный звонок, который заставил серьезно заниматься проблемой Карачая. Я был лично привлечен с 1967 года к той группе специалистов, которые занимались озером Карачай. И сегодня могу сказать с удовлетворением, что на 80 процентов водоем локализирован… А теперь экологическая обстановка. Безусловно, моя оценка может показаться пристрастной, так как всю жизнь я этим занимался. Я считаю, что она весьма удовлетворительна. Да, существуют загрязненные территории «следа», ряд водоемов исключены из водопользования, существует каскад водоемов-накопителей, загрязнена река Теча. Да, это все есть. Но в основном там, где живут люди, это весьма благоприятная территория.
— Два периода в судьбе «Маяка». Сначала он работал на загрязнение природной среды, а затем на ее очистку… Как вы их оцениваете?
— Это, конечно же, два абсолютно разных периода. Работающий в те годы «Маяк» производил серьезные выбросы радионуклидов. Так называемые «штатные». Это были выбросы иода-131, которые создавали довольно серьезную коллективную дозу на население. Это были выбросы других радионуклидов, это были сбросы в открытую гидрографическую сеть, это было накопление жидких высокоактивных растворов — то есть мы увеличивали радиоэкологическую напряженность. Сегодня «Маяк» небезуспешно прилагает огромные усилия по снижению этой опасности. Мы более чем на 50 процентов переработали жидкие отходы, провели серьезные работы на каскаде водоемов, практически ликвидировали Карачай. Сегодня ведутся комплексные реабилитационные работы, планируется ряд серьезных мероприятий по восстановлению территорий, которые в свое время пострадали от работы «Маяка». Я могу уверенно заявить, что радиационная опасность ежегодно уменьшается. И за счет распада радионуклидов естественным путем, и за счет тех работ, которые мы проводим.