Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
« …погуляли по Альтштадту и Домбецирку,* («Соборный квартал») прошлись по Берлинерштрассе, осмотрели ратушу, где располагалась советская оккупационная администрация. Ее по–прежнему охраняла статуя средневекового рыцаря Роланда, органично вписавшегося в соцветие красных знамен, орденов, сталинских погон и скрипучих офицерских сапог. Посидели на живописном берегу канала, соединявшего два прилегающих к городу озера. Вспомнили Женеву, сорок второй год, преддверие Сталинградской битвы, напряжение, которое в ожидании германской оккупации владело швейцарцами. Там Еско вел себя куда более решительно и целеустремленно. В Женеве он почему-то не побоялся метнуться к врагу – сбежал с явочной квартиры и, исступленно желая избежать встречи с моим портсигаром, бросился за помощью к местному полицейскому.
Тот, к изумлению Еско, встретил его вскинутым правым кулаком и приободрил – держись, товарищ. С господина барона сразу смыло всякую дурь, а здесь, в зажившем прежней немецкой жизнью провинциальном городишке, он до самой встречи с Крайзе не мог избавиться от остатков липучего безотчетного страха перед иезуитскими приемчиками, которые использовали «палачи из НКВД» для расправы с отщепенцами, дезертирами и прочими присмиренцами.
« …Добил Алекса Густав, настолько ловко подсевший к нам за столик, что мы не сразу заметили его присутствия.
Этого даже уговаривать не надо было. Он сразу взял быка за рога. Для начала пояснил, что сбежал от армейских контрразведчиков исключительно для пользы дела – еще неизвестно, куда бы смершевцы его «законопатили». Он якобы уже успел побывать под следствием в СД и НКВД, так что ему не понаслышке известно, как работники этих служб берегут честь мундира и какие там на этой почве бывают «случайности». Затем, не сбавляя напора, потребовал от меня похлопотать в местной оккупационной администрации, чтобы ему, активному борцу с фашизмом, предоставили достойную работу, так как он является «проверенным товарищем» и, кроме русского, вполне владеет специальностью радиотехника. Заявил он об этом не без провинциального хвастовства, чем окончательно добил барона.
Шеель засмеялся и предложил Оборотню устроиться в местную полицию.
— Зачем тебе радиотехника? Тебя хлебом не корми, дай только вляпаться в какую-нибудь историю.
— А что! – невозмутимо согласился Крайзе. – Это дельная мысль. Я готов, если только в полиции мне найдется работа по специальности.
Затем он не без иронического подтекста подцепил Второго.
— Разве надежные документы и покровительство властей сами по себе предосудительны, герр Мюллер? Не пора ли нам заняться налаживанием быта, обзавестись хозяйством, причем, желательно под своим именем, не пытаясь поразить свет аристократическими замашками.
— Насчет замашек, это ты зря, Густав, – упрекнул его барон. – Эти замашки можно назвать скорее комсомольскими, чем аристократическими. Кстати, у герра оберста есть интересное предложение на этот счет.
— Какое? – оживился Крайзе.
— Захватить тюрьму Шпандау.
— Зачем? – деловито осведомился Густав.
— Чтобы выкрасть оттуда господина Гесса.
— Это трудно, – признался Густав.
— А то! – поддержал его Шеель.
Крайзе не без удивления поинтересовался у меня.
— Зачем товарищу Сталину понадобилась Шпандау?
Я ответил.
— Это тебе господин барон объяснит.
Шеель возмутился.
— Я-то здесь причем! Пусть Закруткин объясняет.
За здоровье Толика мы выпили отдельно. Шнапс был настолько вонюч, что меня передернуло.
— Что, не нравится? – подковырнул меня барон. – Надо было с собой ведро самогонки привезти. Крайзе все выпьет.
Затем Алекс мечтательно прокомментировал.
— Мне кажется, при фюрере шнапс отличался замечательным вкусом. Утверждать не берусь, так как в ту пору я строил ракету для пролетариев всех стран. С ее помощью мы мечтали покорить космическое пространство. Веселые были денечки… Знаешь, Густав, пока ты рвался в Гитлерюгенд, мы устраивали комсомольские собрания, на которых горячо обсуждали, где и как достать ту или иную деталь для ракеты и есть ли смысл обращаться за помощью в горком комсомола.
Шеель загрустил, потом поинтересовался.
— Где вы теперь, друзья–однополчане?
Я, не моргнув глазом, ответил.
— Из одиннадцати человек до сегодняшнего дня дожили трое: Яша Фельдман, Вячеслав Крученых и, как ни странно, Саша Пушкин, хотя он около полугода прослужил в дивизионной разведке.
Шеель загрустил.
— Я гляжу, вы хорошо подготовились к встрече, Николай Михайлович.
— Конечно. Я их всех допрашивал.
Алекс поперхнулся.
— На предмет чего?
— Где может скрываться краса и гордость кружка покорителей космоса, сын имперского барона Алекс–Еско фон Шеель.
— И что потом?
— Что потом. Фронт… – я махнул вилкой, затем разлил шнапс по рюмкам. – Вас не заставляю. Исключительно по желанию, по зову, так сказать, сердца. Я и один выпью за помин. Это наша беда, советская. Это наши ребята.
Я перечислил их всех.
— Я хочу выпить за Пушкиных, Крученых, Фельдманов, за всех Татьян и Тамар, Петров и Василиев, Владиславов и Александров. За всех Кандауровых и Заслоновых. За незабвенную фрау Марту. Если кто желает присоединиться к пролетариям – присоединяйся.
Красный партизан и гитлерюгенд Крайзе первым схватил граненную рюмку. Шеель помедлил, потом тяжело вздохнул и тоже поддержал тост.
Мы выпили не чокаясь.
После короткой паузы барон загрустил.
— Видала бы моя вдова и боевая подруга, чем я тут занимаюсь.
— За баронессу Магдалену–Алису фон Шеель–Майендорф выпьем отдельно. Ну, за боевых подруг..»
* * *
« …На следующий день мы отправились в Карлсхорст, где размещалась Ставка военной администрации в Германии (СВАГ). Оттуда в закрытой машине добрались до Берлина, где в районе Панков, входившем в советскую зону оккупации, была устроена явочная квартира.
По дороге шофер выделенного нам «виллиса» вновь вверг Шееля в раздумья.
Меня, признаюсь, тоже.
Шофер был в звании сержанта, родом из Белоруссии, человек угрюмый, неразговорчивый. Всю дорогу молчал, пока мы не догнали колонну пленных немцев, которых вели на работу. Здесь он вдруг завел разговор, что «ему не можется. Как увижу этих гадов, становится не по себе. Взял бы автомат и пострелял бы их всех и кажного».
После короткой паузы шофер вкратце рассказал о себе – сам он из-под Витебска. Семью гады сгубили, спалили в хате. Пришел, выпил на пепелище… – и в сердцах махнул рукой.