Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
Никто и никогда не считал меня отважной!!!».
Я кожей вкусил оторопь, которую испытала фрау Магди при этом известии.
« …О цели своего визита Nikolaus Michailovitsch говорил туманно. Сначала заявил, что его интересуют документы, которые Первый выудил в папином сейфе, затем сослался на необходимость уточнить некоторые моменты, связанные с последними днями их подпольной деятельности в Германии. Якобы Закруткин до сих пор не в состоянии внятно изложить все, что случилось после гибели «телефонистки». Его также интересовала судьба Ротте, в особенности материалы, относящиеся к попыткам штурмбанфюрера связаться с F"uhrer der Welt.
И конечно, Густав Крайзе!
Куда он запропастился? Нет ли у Алекса каких-либо известий о нем?
Или от него?
Причину такого пристального интереса, комиссар, не моргнув глазом, объяснил необходимостью вручить ему награду – очередной красный орден. Это известие повергло меня в шок. Алекс никогда не рассказывал мне о приключениях Густава, теперь вдруг выяснилось, что этот обер–гренадер, находясь в составе вермахта и участвуя в боевых действиях, нашел время сотрудничать с красными!
В заключении Nikolaus Michailovitsch сделал акцент на том, что, несмотря на отлично выполненное задание родины «внедриться», а также «проведенные вами важные оперативные мероприятия», в «вашей работе отчетливо просматриваются снижающие эту высокую оценку моменты», но в этом якобы «виноваты мы сами». Зачем в самом конце войны Алекс ни с того ни с сего поставил перед руководством неразрешимую задачу – в каком разрезе рассматривать его и ваше, фрау Магди, будущее?
Чего в нас больше – анархизма или глупости?!
Агент НКВД следующим образом пояснил свою мысль.
— Крайзе – германский подданный, а вот ты, Алекс, советский гражданин, и от этого факта не спрятаться, не отмахнуться».
« …mein Freund, он говорил ужасные вещи.
Мне оставалось только улыбаться.
Своих прежних союзников он назвал «поджигателями новой войны». Он упомянул о господине Шахте, который якобы достаточно ясно выразился по поводу сговора Черчилля и Гитлера. Он позволил себе упомянуть о какой-то русской женщине, которая родила Алексу сына. И это при мне?! Он позволил себе назвать «негодяем» какого-то летчика из Люфтваффе, который сбросил бомбы на лазарет, где служила эта самая женщина? Он назвался человеком, который взял на себя ответственность за судьбу его сына. И за твою, Еско, тоже. Разве он, то есть Nikolaus Michailovitsch, не сделал все, что в его силах, чтобы спасти его от лагеря и от смерти? Разве в Швейцарии ты сделал неправильный выбор?
Он посмел назвать сотрудничество с красными «благородным делом, которое красит человека. Даже миллионера!»
Каково!
Алекс–Еско схватился за голову.
— Может, хватит?.. Разве я не исполнил всего, на что подписался, сотрудничая с вами? У нас с Магди есть собственное мнение, как устроить наше будущее!
— И я о том же. Только не ошибись. Твой отец перед исполнением приговора потребовал внести в протокол, что жертвует жизнью «ради Германии». Не за фюрера, этого жалкого фигляра, играющего судьбой мира, а «за фатерлянд». Мне понравились его слова.
— Другими словами, вы тоже явились шантажировать меня? Или у вас это называется воспитательной работой?
Далее они перешли на русский. Заговорили на повышенных тонах, размахивая руками.
Я потребовала, чтобы они изъяснялись исключительно по–немецки. Как супруга Алекса я имела право знать все, в чем большевики обвиняли моего мужа.
Трущев согласился и подтвердил, что он готов перейти на мой родной язык, если только «ваш муж, фрау Магди, признается, зачем он сменил фамилию и кто его шантажирует».
Алексу ничего не оставалось как подтвердить, что теперь он носит фамилию Мюллер и в браке не состоит.
Это была новость так новость!
— Вот видите, фрау Шеель, вы вдова, и ваши супружеские права остались в прошлом, но поскольку в трудный момент вы сделали правильный выбор, Москва не станет акцентировать внимание на этом факте.
— А как насчет выкручивания рук, то бишь воспитательной работы?! – с вызовом поинтересовался Еско. – Не хотите ли вы сказать, что ваши люди отыщут нас в любом уголке земного шара, если мы откажемся выполнять приказы Москвы?
— Алекс, позвольте для начала обрисовать нынешнее состояние вещей, как оно представляется в Центре. Любые шаги в этом направлении требуют предельной искренности от участвующих в танце согласия…
Алекс вспылил.
— Оставьте эту дешевую демагогию!.. Я досыта наелся вашим согласием в сорок первом. Забудьте о Шееле!.. Я – Мюллер, и я уже не советский подданный. Я богат и могу делать все, что мне заблагорассудится. У меня есть встречное предложение – Магди передает вам спрятанные документы, и вы оставляете нас в покое.
— Документы – это само собой, а вот насчет покоя, это уже вам решать. Что случилось, Алекс? У тебя беда?..
Шеель искоса глянул на меня, потом, опустив голову, признался.
— Мне нельзя оставаться в Дюссельдорфе и, вообще, в Германии.
Он кивнул в мою сторону.
— Ей, скорее всего, тоже. Меня вызывают в комиссию по денацификации. Ротте постарался.
От испуга я прижала руки к груди.
— Ты ничего не говорил об этом, Алекс!
— Не хотел волновать, – буркнул Шеель. – У нас осталось несколько дней, чтобы выскользнуть из капкана.
— С какой стати офицеру вермахта, не состоявшему в НСДАП, не замешанному ни в каких военных преступлениях, вдруг пришло на ум драпануть в Южную Америку?
Алекс усмехнулся.
— Вы, Nikolaus Michailovitsch, как мне кажется, не понимаете, что творится в Германии.
Некоторое время он боролся с собой, потом рискнул.
— После того, как Лена спрятала в люфтшуцбункере бумаги отца, я решил пристрелить Ротте. Подкараулил гада, да неувязка вышла – с нашей стороны начался обстрел…