Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
Они цеплялись друг за друга!!
Меня ненависть душила…
Я лично снял охранника на станции, тот жизнью заплатил за танкиста Кандаурова. Хотя что было с него взять, малолетнего пацана в эсэсовской форме. Он даже пикнуть не успел, когда я сзади ударил его ножом в сонную артерию. Охраны возле вагона не было, все разбежались, а жаль!.. Ненависти на них не хватало. Я бы еще пострелял, и чтобы рядом стояли Таня Зайцева, повешенный в Калуге брат Пети Заслонова, сам Петька, Кандауров, псих Волошевский и множество других знакомых и незнакомых людей.
Вот такие фантазии, Николай Михайлович».
* * *
Далее шли отдельные обрывки, смысл которых можно было уловить только в контексте непростой ситуации, в которую угодил Николай Михайлович.
Из воспоминаний Н. М. Трущева:
« – Где спрятаны документы?
— Не помню, Николай Михайлович. Я понимаю, время трудное. Я готов нести ответственность, но Магди к этой истории не имеет никакого отношения. Она даже не слыхала об этом списке.
— Об ответственности после, а пока отдыхай. Долечивайся. И попытайся вспомнить».
« …как дети, ей–Богу!!! Когда и кому из работников спецслужб было позволено самому принимать решение о своей отставке!
Этот пункт тревожил меня более всего. Зная жесткость и бескомпромиссность Берии, его поразительную интуицию в оперативных вопросах, имея в виду пассивность Меркулова, не способного противостоять его напору, я был уверен, такая оппортунистическая позиция не доведет до добра.
А тут еще этот мифический список! Что я должен был доложить руководству?
Что предложить?
Как с такой абракадаброй идти к Лаврентию?!
Неужели эти сопляки всерьез рассчитывали, что их нехитрая игра не будет вскрыта на Лубянке? Неужели поверили, что здесь некому сделать убийственный для этих анархистов от разведки вывод?»
« …подсказал Петр Васильевич.
— Николай Михайлович, тебе не кажется, что Гесс сам по себе мало интересует Хозяина? Куда больше его тревожит острая нехватка времени. Англо–американцы закусили удила. У меня создается впечатление, будто вождь готов схватиться за любую соломинку, лишь бы оттянуть окончательный разрыв с союзниками, а если не удастся, то любой ценой сорвать нападение. Мы должны помочь партии в этом вопросе, чего бы это нам не стоило! Ты как считаешь?
— Так точно, товарищ генерал–лейтенант.
— Давай взглянем на эту акцию под другим углом. Что может решить похищение Гесса? Это разовый эффект. Для надежного устранения этой угрозы необходимы другие средства.
— Своя бомба, – подсказал я.
Федотов кивнул.
— Это само собой. Над этим работают. Но еще информация!! Нам необходимо вскрыть нутро этим новоявленным поджигателям войны. Мы должны иметь своевременное и достоверное представление о их планах. С самого верха! Нельзя повторить ошибку сорок первого года, когда Верховного завалили информацией. Ее было столько, что как хочешь, так и понимай, и никто – понимаешь, никто! – не сумел убедить Сталина в том, что Гитлеру нельзя ни в чем доверять. Это роковая ошибка.
Беда в том, что Сталин, безусловно не доверяя Гитлеру, почему-то уверился – перед тем как начать боевые действия, Германия предъявит ультиматум, выдвинет какие-нибудь условия. Пусть самые неприемлемые, но даже и в этом случае возможны переговоры, некий временной зазор, который позволит подготовиться к отражению агрессии.
На этот крючок Гитлер нас и подцепил. Хозяин в голову не могло прийти, что Гитлер может начать внезапно, ни с того ни с сего. Вопреки всяким международным установлениям и обычаям!.. Вот откуда фраза о последних днях фюрера – «доигрался, подлец!». В этом было что-то личное.
Впрочем, это дела давно минувших дней. Наша сегодняшняя задача – дать точное время и место превентивного удара. Как этого добиться? Понятно, это могут сделать только надежные и проверенные на все сто товарищи. Вник?
Я кивнул
— Кто они, эти товарищи? – задался вопросом Федотов и сам ответил. – Гесс? Что он может знать, сидя в тюрьме? Более того, разве Гессу можно доверять? Люди из окружения Черчилля или Трумэна? Им вполне могут подсунуть дезу. Нам нужны люди, чей сигнал Хозяин воспримет с полным доверием.
После паузы генерал как бы невзначай поинтересовался.
— Что у нас с Орионом? Его, помнится, оправдали на Нюрнбергском процессе?
— Так точно.
— Где он теперь?
— Немецкий суд по денацификации вынес решение о привлечении его к уголовной ответственности.
— Решение-то они вынесли, но вряд ли оно будет выполнено. В любом случае такие фигуры как Орион долго в тюрьме не сидят.
— Так точно, Петр Васильевич.
— Значит, у нас есть время подготовиться. Ты, Николай Михайлович, поработай над этим вопросом в том разрезе, о котором мы здесь только что говорили. Представь служебную записку на мое имя. Особое внимание обрати на достоверность и обоснованность аргументации. Рано или поздно придется доложить Хозяину о наших предложениях».
« … меня вновь обязали найти ответ на вопрос, на который не было ответа, и это, соавтор, я не для красного словца говорю. Это было в порядке вещей.
Уверен, свое понимание по Гессу Федотов успел провентилировать у высшего руководства МГБ и не важно, сам ли он дошел до этой мысли или почерпнул идею во время инструктажа.
Иначе быть не могло, и этот факт давал надежду.
Выходит, не меня одного гложут сомнения. Выходит, на верху тоже ищут решение? Как использовать невыполнимое задание для получения весомого результата, ради которого можно будет простить отдельные нарушения. Это был известный сталинский прием. Петробыч был мастак на подобные штучки–дрючки, правда, до той поры, пока он в начале пятидесятых не потерял ощущение реальности. Например, произвести в течение двух лет десять тысяч стратегических бомбардировщиков. Исполнители напрягаются, изворачиваются, потом докладывают – виноваты, смогли изготовить только две тысячи. Готовы понести самое страшное наказание.
Петробыч только усмехнется в ответ, погрозит трубкой и раздаст государственные награды и премии.
Хуже, когда он из-за болезни начал терять почву под ногами. Да и то сказать, кому хочется стареть, признаваться, что силы не те, и так далее…
Вывод, который руководство сделало в отношении похищения Гесса, внушал оптимизм – мы действуем в едином строю. Для исполнителя это крайне важно.
Я взялся «анализироват». Выпил крепчайшего чаю и едва успел добраться до кровати. Заснул мгновенно, а когда очнулся спросил себя – с чего бы это Петр Васильевич вспомнил об Орионе?