Супердвое. Версия Шееля
Шрифт:
— Магди, я тот самый сотрудник. Меня зовут Трущев Николай Михайлович. Понятно, о вас я знаю больше, чем вы обо мне, но это не должно помешать нам найти согласие.
— Сомневаюсь.
— И правильно делаете. Давайте начну я, а вы при желании продолжите.
Она повторила вопрос.
— Как насчет адвоката? Или при рассмотрении вопросов, связанных с государственными тайнами, вы привыкли обходиться без юристов? Если я тут же не уверую в марксизм–ленинизм, меня поставят к стенке? Как Крайзе?..
— Можно и так сказать, но проблема не в адвокате и не в марксизме–ленинизме. Хочу сразу внести ясность, вы не арестованы. Вы изолированы, и никто не имел в виду стеснять вашу свободу. Кроме того, от имени руководства я выражаю вам благодарность за помощь, какую вы оказали моей стране в борьбе с нашим самым злейшим врагом. Вас представили к правительственной награде.
— Давайте без наград. Я уже не та простушка, которую можно обвести вокруг пальца с помощью наград, детских воспоминаний или верности долгу. Если я не арестована, значит, я свободна?
— Так точно.
— И могу покинуть стены этого мрачного заведения, о котором я слыхала столько ужасов.
— Ну и как? Страхи оправдались? У вас есть претензии к питанию, к режиму?
— Я могу идти?
— Конечно.
Она встала, направилась к двери.
Я спросил.
— Вас проводить?
Она задумалась.
— Магди, вы умная женщина. Куда вы пойдете без документов, без знания языка?
— Что же мне делать?
— Помочь нам.
— Я не буду шпионкой.
– Mein Gott! О чем вы говорите! – я всплеснул руками. – В самый трудный период мы запретили Еско даже думать о вашей вербовке. Неужели сейчас, после великой победы, руководство пойдет на это, да еще против вашего желания? Зачем?.. Повторяю, вы изолированы, не более того. Мне поручили поговорить с вами, обсудить ваши дальнейшие планы, после чего вас отправят в Германию. Если бы вы являлись супругой Шееля, мы могли бы выдать вам часть его зарплаты в оккупационных марках.
— Что вы хотите от меня?
— Магдалена, буду откровенен. От Первого нереально ждать помощи…
— Я могу его увидеть?
— Безусловно. Когда вас устроит?
— Завтра.
— Договорились. Так вот, насчет откровенности. Ответьте мне на один вопрос. Только один вопрос – вам лично нужна еще одна война?
Магди даже в лице сменилась.
— Я ненавижу войну, – она разрыдалась, но быстро справилась с собой. – Итак?..
— Алекс пропал. Крайзе тоже. (О Ротте и других нацистах я упоминать не стал). Мы не можем их найти. Мы были бы благодарны за всякую информацию, которая помогла бы отыскать их. Напишите все, что вам известно о событиях с ноября сорок четвертого и до конца войны, связанных с этой группой, после чего мы отправим вас в Германию.
Она подозрительно глянула в мою сторону.
— И это все?
Я кивнул.
Она поджала губки и поинтересовалась.
— Даже о том, что Ротте и Хирт хотели отрезать мне голову? Толстяк завил, что мой череп представляет исключительную ценность для науки. Я не думаю, чтобы он шутил. В те дни, после гибели отца, ему было не до шуток. Франц заявил, мой череп мог бы стать украшением коллекции этого противного докторишки как экземпляр, подтверждающий превосходство арийской расы над унтерменшами. Как, впрочем, и скелет. Я спросила, зачем отрезать череп у живого человека, на что толстяк ответил – зачем у живого? А впрочем, если даже у живого, это не больно. Представляете?! Я спросила, что я должна сделать, чтобы вы оставили мой череп в покое? Ротте ответил – сиди тихо и не высовывайся.
Я сумел скрыть замешательство.
— И об этом тоже напишите.
Магди некоторое время задумчиво разглядывала решетку на окне.
— А если не напишу? Вы тоже займетесь моим черепом. Он вас заинтересовал? – она кокетливо повернула голову.
У нее были хорошие нервы. Она держалась достойно, ведь за все эти дни, проведенные в Москве, она не могла унять страх, который внушала ей страна большевиков.
— Если не напишете, мы ничем не сможем помочь вам. Наши пути разойдутся, и вряд ли когда-нибудь мне придется полюбоваться красивой и умной женщиной, сумевшей спасти Бора, умеющей держать слово и не теряющей присутствия духа даже в стране большевиков.
Она искоса глянула на меня.
— Вы умете читать чужие мысли?
Я развел руками.
— Обязан по должности. Может, вы желаете закурить?
— Нет, господин Трущев, я не курю. Алекс не любит, когда пахнет дымом. Я ничего писать не буду. И не надейтесь!.. Однако в ваших словах, господин Трущев, есть что-то такое, от чего нельзя просто так отвернуться, поэтому я расскажу все, что знаю. Крайзе уверял меня, что шпионы теперь научились записывать звуки человеческого голоса на особую ленту. Ему можно верить, ведь он поддерживал радиосвязь с самим Люцифером, но меня вот что волнует – надеюсь, вы не станете предъявлять суду эту запись как вещественное доказательство моего согласия работать на вас. Алекс и этот ваш Первый имели в виду совсем другое согласие. Они утверждали, что никто не смеет принуждать человека поступиться своим ради чужого. Как вы считаете, Nikolaus Michailovitsch?
Женщина, даже самая арийская, всегда остается женщиной. Не станем предъявлять!..
Мы и предъявлять не будем…
Из воспоминаний Н. М. Трущева:
« … машине я нутром почувствовал, что посещение перемазанного йодом, закутанного в бинты, радостно замычавшего при виде Магди Закруткина произвело на мою спутницу благоприятное впечатление. Отдельная палата, вежливая заботливая медсестра, разговор с главврачом придавали моим словам вескую доказательную силу, особенно в той части, в которой я обещал, что после того как она выложит все что знает, ее незамедлительно отправят в Германию.
Главврач подтвердил, угроза миновала и пациент пошел на поправку.
— Организм молодой. Сдюжит! – заверил он. – Месяца через три–четыре встанет на ноги.
У меня не было оснований не доверять ему. Мы оба знали, какую цену нам придется заплатить за срыв государственного задания.
И это правильно, соавтор! В те времена нам приходилось применять наиболее острые формы воспитательной работы.
« …Разговор мы продолжили в следственном изоляторе. Говорила женщина, я изредка задавал наводящие вопросы.