Супергрустная история настоящей любви
Шрифт:
Доброе утро, дорогая моя, милая девочка, нежная моя любовь, жизнь моя. Вчера мне было так хорошо — не верится, что уже приближаются выходные и придется уступить тебя нашему дружку. Я отсчитываю 52,3 часа до следующей встречи и не знаю, куда себя деть! Без тебя я примерно как леопард без когтей. И я работаю над тем, о чем ты говорила. Главным образом надо совершенствовать руки, их в некотором роде сложнее всего привести в порядок — истощение мышечной ткани и все такое. И прости, если в этот раз хорошего было маловато. Я вынужден сдерживаться — сердце, генетически мне в этом смысле сдали очень неудачные карты. Индейцы говорят, в ближайшие два года сердце придется удалять. Бесполезная мышца. Идиотски спроектированная. Крупнейший проект «Постжизненных услуг» на этот год — научим кровь течь именнотуда, куда надо, с нужной скоростью, и пускай циркулирует сама по себе. Считай меня бессердечным. Ха-ха-ха.
В общем, Говард Шу (он, кстати, передает привет) навел справки, и, похоже, мы кое-что раскопали. Нужно раздобыть твоим родителям удостоверения получше, чтоб они были не просто среднестатистические американские иммигранты с низким Кредитом. Норвежские бумаги получить сложно, но есть китайские загранпаспорта « лаовай» [95] , дают почти такие же права, можно даже каждый год на полгода выезжать из Нью-Йорка. Говард пытается внести твоего отца в список значимых сотрудников, подиатрическая квота в Нью-Йорке пока еще не заполнена. В новом плане МВФ с профессиями все очень четко. Но есть проблема: чтобы попасть в список, твоему отцу понадобится нью-йоркский адрес, на Манхэттене или в старом Бруклине, а самые дешевые нетриплексные апартаменты в Кэрролл-гарденз продаются за 750 000 юаней. Короче, я предлагаю вот что: я покупаю твоей семье квартиру, а если твой отец когда-нибудь заработает, он мне вернет. Сэлли можем оформить студенческую визу, а тебя я запишу внучкой. Так сказать. Ха-ха. В общем, это хорошее вложение средств, и я буду рад, потому что я люблю тебя. Я знаю, ты ненавидишь, когда Ленни тебе читает, и я тоже книжки ненавижу, но у старого поэта Уолта Уитмена была отличная строка: «Вы ли тот Новый человек, которого тянет ко мне?» [96] Я раньше все время ее вспоминал, гуляя по улицам Манхэттена, но больше не вспоминаю, потому что теперь у меня есть ты.
95
Иностранец (искаж. кит.).
96
Стихотворение американского поэта Уолта Уитмена (1819–1892) из цикла «Аир благовонный», входящего в цикл «Листья травы» (1855–1891).
Я хотел кое-что спросить, но подозреваю, что это не моего ума дело. Я знаю, ты хочешь, чтобы твоя семья была в безопасности, но, если вдуматься, ты считаешь, это разумно, что твой отец будет здесь, так близко к тебе и Сэлли? Может, я олдскульный, но ты вот рассказывала, как он заходит в ванную, когда там твоя сестра, или как он за волосы выволакивает мать из постели, — ну, в общем, есть мнение, что это называется физическое и психологическое насилие. Я все понимаю про факторы культуры, но хочу, чтобы вы с сестрой были защищены от человека, который совершенно очевидно неспособен контролировать свое поведение и нуждается в медицинском наблюдении и лекарствах. Отсутствие границ — это одно дело, но насилие противоречит даже базовому китайскому законодательству, не говоря уж об этом скандинавском прекраснодушии норвежцев. Я надеюсь, ты вскоре переедешь ко мне (или мы найдем квартиру побольше, если в этой у тебя клаустрофобия), и я позабочусь о том, чтобы никто больше никогда тебя и пальцем не тронул.
Ладно, мой маленький императорский пингвин, мне, похоже, предстоят трудовые выходные, внутренние дела «Штатлинг», но каждую седьмую минуту я смотрю в потолок или в пол, представляя твое открытое честное лицо, и в эти минуты я совершенно безмятежен и совершенно влюблен.
Юни-сон — Юни-сон:
Это я пишу для себя. Однажды я захочу вспомнить этот день и примириться с тем, что собираюсь сделать.
Вся моя жизнь была полна сомнений. Но теперь им места нет. Я сознаю, что для таких решений слишком молода, но деваться некуда.
Иногда я скучаю по Италии. Хочется быть чужаком без никаких связей. Может, Америки скоро не станет, но ведь я никогда и не была американкой. Это все показуха. Я всегда была кореянкой из корейской семьи, поступала, как все корейцы, и горжусь тем, что это означает. Это означает, что, в отличие от многих людей вокруг, я знаю, кто я.
Проф. Марго по Настойчивости говорила: «Тебе ДОЗВОЛЕНО быть счастливой, Юнис». Какая идиотская американская идея. Каждый раз, подумывая наложить на себя руки в общаге, я вспоминала слова проф. Марго и давай хохотать. Тебе ДОЗВОЛЕНО быть счастливой. Ха! Ленни вечно цитирует одного парня, зовут Фройд, он был психиатр и говорил, что максимум, на что мы можем рассчитывать, — превратить все наше чокнутое горе и все дерьмо наших родителей в обычное несчастье [97] . Я подписываюсь.
97
Имеется в виду пассаж из работы Зигмунда Фрейда и Йозефа Брейера «Исследование истерии» (Studien Uber Hyslerie,1895): «Не сомневаюсь, что судьбе было бы проще, нежели мне, избавить вас от страданий. Но вы сами увидите, что мы добьемся немалого, если нам удастся превратить ваши истерические муки в обычное несчастье».
Я это чувствую, просыпаясь рядом с Джоши. И еще немножко волнуюсь. Мы с мсье Коганом отрабатывали мазки, и у Джоши было такое сосредоточенное лицо — просто невероятно. Нижняя губа отвисла, как у мальчика маленького, и он так осторожно дышал, как будто в мире ничего нет важнее этих мазков. Есть в этом какая-то сила — в умении все от себя отпустить и сконцентрироваться на том, что снаружи. Наверное, у Джоши в жизни было много счастья, и он знает, что с ним делать.
А потом он заметил, что я смотрю, и улыбнулся, как мальчишка, и втянул губу, чтобы выглядеть на свои годы, чего он, по-моему, больше не умеет. И я подумала: ну ладно, я уйду от Ленни и всю жизнь буду просыпаться рядом с Джоши, буду стареть, а он молодеть. Как-то это правильно. Типа, это мое наказание. Утро, день, ночь, секс, ужин, шопинг, чем бы мы ни занимались, Джоши меня не обламывает, но и не наоборот. Я просто хочу вместе с ним отрабатывать мазки и слушать это ровное-ровное дыхание. У него есть старые шлепанцы, которые аккуратно стоят у кровати, чтоб он с утра первым делом в них влез, только они ему велики. Он в них шаркает, как старик. И вот это я могу исправить. Я могу его исправить. Я так рада, что он прислушивается к критике. Первым делом надо ОБЯЗАТЕЛЬНО раздобыть ему новые шлепанцы. Наверное, я с Джоши — как моя мать, только мне больше повезло. Ну, как у Фройда: обычное несчастье.
Ленни. Простит ли он меня?
Временами мне кажется, будто я какой-то мусороперерабатывающий комбинат — разные люди через меня передают друг другу любовь, ненависть, соблазнение, влечение, отвращение, все-все. Я бы хотела быть сильнее, увереннее в себе, чтобы всю жизнь провести рядом с таким, как Ленни. Потому что у него тоже есть сила — не такая, как у Джоши. У него сила милых рыбьих рук. У него сила — сунуться носом мне в волосы и сказать, что вот теперь он дома. У него сила плакать, когда я у него отсасываю. Ленни вообще КТО? КТО так делает? Кто еще мне так откроется? Да никто. Потому что это риск. Ленни — рисковый человек. Джоши сильнее, но Ленни гораздо рисковее.
Я хотела одного: чтобы мои родители целиком отвечали за то, какая я бестолочь. Хотела, чтоб они признали свои ошибки. Но теперь мне это не важно.
Обычное несчастье, то, что доктор прописал, но к тому же обычная общая ответственность.
Я больше не могу оставаться побитой маленькой девочкой. Я должна быть сильнее отца, сильнее Сэлли, сильнее мамы.
Прости меня, Ленни.
Я тебя люблю.
Юни-сон — Голдманн-Навсегда:
Ты, милый, я смотрю, деловая колбаса. Меня очень возбуждает, что ты много работаешь, Джоши. Нет ничего сексуальнее трудолюбивого человека, — меня так воспитали, и этого родительского наследия я НЕ стыжусь. Меня сейчас переполняет столько эмоций. Это не просто благодарность за то, что ты сделал для моих родных, — это глубокая, сильная любовь. Я ли тот Новый человек, которого тянет к тебе? Да, Джоши, это я. Иногда я вижу на улицах мужчин и женщин, они красивы, но у них красота очевидная, медийная такая красота. А ты настоящий. Не переживай из-за секса, милый. Я отнюдь не секс-машина. Обнимать тебя, принимать с тобой душ, СИЛЬНО тереть тебя мочалкой, выбирать, что надеть, обниматься на диване, готовить эти обезжиренные черничные оладьи — я никогда ни с кем не делала ничего восхитительнее. Просто быть с тобой в одной комнате уже возбуждает. Я так по тебе соскучилась. У тебя НЕ стариковские руки. Ты гораздо сильнее Ленни, и у тебя мягкие красивые губы. Только шею тренируй, пожалуйста, потому что лизать тебе придется часто! Ха-ха-ха.
О родителях: мне иногда кажется, что я слишком много тебе рассказываю. Я знаю, сама виновата — мне кажется, будто я должна трещать про них со всеми, кого люблю. Вываливать на кого-нибудь свою жизнь — типа, единственное, что мешает мне весь день сидеть в холодильнике и откармливать мою и без того ЖИРНУЮ задницу. Я просто не знаю, честно ли поступила с ними и с тобой, рассказав о себе, Сэлли и маме. Хорошие моменты тоже, знаешь ли, случались. В Томпкинс-парке незадолго до Перелома отец спросил, как у меня дела. Я знаю, что в глубине души он хороший человек, просто у него жизнь трудная, и от этого мне грустно. Иногда, когда я скучаю по тебе, мне вот так же грустно — будто к тебе мчится вся моя жизнь, и мне не терпится быть с тобой.
Фу, я только что смотрела канал одного ямайца, его депортировали из Нью-Йорка, и он плакал, вся семья в слезах, он говорил дочери, что вернется, а им лучше оставаться в городе, потому что безопасно. Я сама чуть не разрыдалась. Я говорила, что волонтерствовала в приюте для албанок, которых в Рим переправляли? Лучше бы обойтись без депортаций. И это ведь ужас, что наш комплекс зачистят. Ленни столько денег вложил в эту квартиру, и у него куча книг. А со стариками что? Куда их поселят? Они же умрут. Ты не можешь чем-нибудь помочь, милый? Ладно, Ленни уже возвращается, я слышу, как он сопит и кряхтит. Побегу. Прекрасных тебе выходных, Джоши. Я думаю только о тебе, мечтаю только о тебе. Я верю тебе и ты мне очень, очень нужен. Со мной никогда не случалось такого чуда, как ты.