Суперигрушек хватает на все лето
Шрифт:
Все бросились обнимать Каспера. Ему приснился вещий сон. Жители деревни устроили праздник по поводу спасения от неминуемой гибели. Целые сутки в деревне пили спиртное и веселились. Каспер в это время лежал в объятиях обеих дочерей мистера Банерджи. Их руки и ноги переплелись с его руками и ногами, их тепло сливалось с его теплом, их соки — с его соками.
В свои йони юные леди поместили гладкие камешки, как это предписывалось законами. Каспер потом оставил эти камешки себе на память, в качестве сувениров, в качестве трофеев, в качестве священных свидетельств благословенных событий.
Ли Тирено исчез. Никто не знал, где он и что он. Он отсутствовал так долго, что Каспер понял, что может жить и без него. После того как новая луна вызрела, а затем пошла на убыль, Ли вернулся. У него
— Привет! — поздоровался Ли.
— И тебе также! — ответил Каспер, вытянув навстречу руки. — Жизнь в новой деревне Камереди идет теперь по-новому. Все изменилось. Я сам изменился. Стал полной бабочкой. А ты выглядишь еще краше, чем прежде.
— Со мной тоже произошли изменения. Теперь я — женщина. Вот такое открытие мне довелось сделать. Мне просто снилось, что я мужчина. Для меня это был неправильный сон, но мне наконец удалось пробудиться от него.
К своему великому удивлению, Каспер удивился вовсе не так, как мог бы. Он постепенно привыкает к сказочной жизни.
— И у тебя есть йони?
Ли приподнимает сари. У нее действительно имеется йони, спелая, как гуава.
— Она замечательная. И как же теперь дело обстоит с сексом?
— Это наша защита от разрушения. Это дар Шивы. Но он также может и разрушать. — Она улыбнулась. Голос у нее теперь был нежнее обычного. — Я уже говорила тебе. Будь терпеливым.
— А что стало с твоим лингамом? Отвалился?
— Уполз куда-то в лес. Там, в лесу, у меня впервые случились месячные. Было полнолуние. Там, где на землю упали капли моей крови, выросло дерево гуавы.
— Если я нашел это дерево и съел его плод…
Он попытался прикоснуться к ней, но она отступила назад.
— Каспер, забудь хотя бы ненадолго о своих личных делах. Если ты действительно изменился, то ты способен заглядывать дальше своих личных горизонтов в новые, более широкие и величественные.
Касперу стало стыдно. Он опустил глаза, устремив взгляд на землю, по которой ползали муравьи, как ползали еще до того, как боги проснулись и раскрасили голубой краской себе лица.
— Прости меня. Говори, что нужно делать. Будь моим садху.
Ли уселась прямо посреди муравьиного царства в позу лотоса.
— Вырубка леса в горах. Этим занимаются из корысти, а не из необходимости. Это нужно остановить. И не только вырубку, но и все то, что она означает в материальном мире. Презрение к величию и благородству природы.
Для Каспера эти слова прозвучали приказом. Но когда он пожаловался, Ли холодно сказала, что вырубка незначительна, а природа огромна.
— Мы должны вместе увидеть сон.
— Как же это сделать?
— Могучий сон, необходимый для того, чтобы изменить много больше, чем маленькая деревушка Камереди, больше, чем мы сами. Целительный, совместный сон. Ведь мы видели сон порознь, и все равно нам многое удалось. Все эти мужчины и женщины видят сны по отдельности, всегда по отдельности. Мы же увидим сон вместе.
— Прикасаясь друг к другу?
— Ты все-таки должен измениться. Изменение — непрерывный процесс. На пути к совершенству нет комнат отдыха.
От этих чудесных слов сердце Каспера было готов выскочить из груди от страха и надежды.
— То, что ты понимаешь… я боготворю тебя.
— Когда-нибудь я тоже буду боготворить тебя.
Для контроля над собравшимися толпами пришлось привлечь особые подразделения Национальной гвардии. Половина Юты и Аризоны была ограждена кордонами из колючей проволоки. Были созданы посты для противодействия экстремистской деятельности. Вашингтон до смерти устал от снотворцев. Танки, грузовики и бронетранспортеры патрулировали местность во всех направлениях. Были сооружены специальные подвесные дороги. По ним с ревом проносились на мотоциклах вооруженные полицейские, получившие приказ при первых признаках общественных беспорядков открывать огонь и поливать пулями беснующиеся внизу толпы. В воздухе над Монюмент-Вэлли, надсадно грохоча, барражировали тяжеловооружённые вертолеты.
Они контролировали растянувшееся во все стороны место, испещренное отметками внутреннего пейзажа маниакальной депрессии.
— Как будто снимают кино о войне, которое сделает ненужными новые фильмы о войне, — сказал кто-то.
Пользоваться личным автотранспортом запретили. Машинами были забиты исполинские автостоянки, отодвинутые далеко на север, до самого Блендинга, штат Юта, на востоке — до Шипрока, штат Нью-Мексико, и на юг — до Тьюба-Сити, штат Аризона. Индейцам хопи и навахо крупно повезло, народ валил валом. Как грибы после дождя выросли бесчисленные кафе, бары и рестораны. Вдоль разрешенных к пользованию автострад появилось множество всевозможных увеселительных заведений. На многих из них красовались разного рода гигантские изображения Ли Тирено в самом привлекательном ее обличье, особенно над будками с призывными надписями вроде «Измените гипнозом ваш пол — АБСОЛЮТНО БЕЗБОЛЕЗНЕННО!». Нигде не говорилось ни слова о Каспере Трестле.
Как же славный народ пихал друг друга локтями, торопясь на представление! В плотной человеческой массе было жарко, испаряющийся пот над толпами поднимался подобно облаку тумана, и дух болезней парил над поднятыми плечами. Для бактерий настали лучшие времена. Для бесчисленных горожан, не привыкших проходить пешком более квартала, четверть мили становились нешуточным испытанием, и они пачками валились без сознания на землю и быстро доставлялись в полевые медицинские пункты. Плата за отдых подскочила до 25 долларов за час. Кто-то на ходу пел, кто-то заходился в рыданиях — в зависимости от вкуса. В толпе шныряли карманники, толкая локтями всевозможных новоявленных евангелистов. Проповедники оглашали воздух то осанной, то проклятиями. Лишенным привилегий гражданам, понабивавшим волдырей на ступнях, было нетрудно поверить в то, что близок конец света или по крайней мере таковой возникает в поле зрения, восставая из моря необозримых людских бедствий, разновидности «Челюстей» из преисподней или что вселенная может превратиться в крошечную белую точку, подобную той, что возникает на экране телевизора хмурым утром где-нибудь в Бронксе, часа в два, когда вы его выключаете. Как знать, может быть, конец — не самое худшее. Видимо, думая именно об этом, довольно большое число взрослых людей тянулось бесконечной вереницей, как стадо коров, жуя на ходу закуски из фастфудов и запивая еду подслащенными напитками. Какая-то толстуха, стиснутая со всех сторон потными жаркими телами, страдала одновременно от давки и полного желудка. Ее крики, когда она катилась кувырком среди шагающих ног, утонули в аккордах музыки негритянских гетто, вырывающихся из огромного количества транзисторов. Все отверстия оказались закупоренными. Таков был закон. По крайней мере никто не курил. Покачивающиеся из стороны в сторону кепки в гуще толпы указывали на то, что есть в море человеческих голов и дети, и маленькие, и большие подростки — они пытаются протиснуться впереди остальных, кричат, истошно вопят, грызут на ходу попкорн. Сотни тысяч ног втаптывали в землю разного рода пестрые картонки и обертки из неразлагающихся полимерных материалов вместе с падающими телами, комками розовой жевательной резинки, бесформенными предметами одежды, выброшенными использованными тампонами, потерянными подметками. Это было событие, достойное освещения в СМИ, такое же кассовое мероприятие, что и «Всемирные серии».
Каспер привел весь этот гигантский план в движение. Теперь он отвечал не только за себя и Ли. Человеческая природа была неподвластна ему. Он стоял посредине арены шириной в целую милю, где Джон Уэйн когда-то сломя голову несся верхом на коне. Рядом с ним был мистер Банерджи, напуганный оглушительным взрывом всеобщего внимания.
— И скажите, получица это у нас? — спросил он Каспера. — Или будет насилие.
Но в шесть вечера, когда тени гигантских столовых гор удлинились и стали похожи на нависший над миром тупой зуб, раздался удар колокола, и воцарилось всеобщее молчание. Легкий ветерок, пришедший на смену жаре, остудил многочисленные разгоряченные человеческие подмышки. Бледно-голубой пластик, в который была укутана одна из гор, негромко зашуршал. Все остальное наконец затихло, и тишина настала такая, какой она была за тысячелетия до того, как появилось человечество.