Суперлюкс
Шрифт:
– Грустить не надо! – низким сногсшибательным рыком, похлопывая себя по бедру, пела Языкатова. – Пройдет пора разлуки! За все былые муки! Придет награда!
Так все и шло, так все и кипело, пока Ветряков не обнаружил себя в одиночестве за столом, напоминавшим полуразрушенную, но еще дышащую Помпею. Люди искусства куда-то слиняли, да и весь «Пассат» уже опустел, огни меркли, официанты и уборщицы, измученные сумасшедшим напором веселящегося люда, вяло бродили меж столов, как будто не зная, как к ним и подступиться.
– Гераша – золото мое, счет, сигару и рюмку коньяку.
Вот что значит правильно с самого начала зарядить человека, разбудить в нем друга. Без всяких пререканий – дескать, буфет закрыт, мол, то да се – Гераша принес на подносе рюмку «Мартеля», сигару в патроне
С сигарой в зубах Владислав Иванович вышел на залитую луной прогулочную палубу, оглядел морскую округу, где в этот час, как и полагается, царила благодать. Пустынная, чудесная, небесным светом облагороженная морская равнина, по которой уверенно и мощно, словно судьба человечества, шел «Караван». Что-то похожее на эту благодать, озаренную чуточку грустным, но бесконечно благородным светом луны, царило сейчас в душе Владислава Ивановича, и сам он по себе казался в этот момент в этой благодати сильным импортным пароходом, дарящим людям благо и счастье. Пусть он покинут сейчас Валентиной и нимфой Свежаковой и даже товарищем Языкатовой, но все-таки и они получили он него некоторый заряд человеческого тепла, а следовательно, они ему уже не чужие.
На корме он увидел одинокую фигуру с поднятым воротником. Это был Раздвоилов, глядящий в недра звездного Понта.
– О чем думаем, друг? – тихо спросил его Ветряков.
– Об Аристотеле, – был ответ.
– Восхищаюсь, – проговорил Ветряков.
– Есть чем восхищаться, – усмехнулся грустный фавн. – Возьмите, например, его определение счастья как деятельности души согласно добродетели. Вы видите здесь связь с понятием свободы?
– Я восхищаюсь.
– Есть чем восхищаться – сказал так много и так давно!
– Я вами восхищаюсь, – сказал Ветряков. – Стоять вот так на корме, подняв воротник, и думать об Аристотеле!
– Простите, – фавн отстранил Владислава Ивановича и поспешил куда-то в искрящейся тени, где что-то мелькало светлое и ломкое.
– Какое счастье служить искусству… – говорил утром Владислав Иванович в телефонную трубку, лежа в своей президентской суперлюксовой кровати. – Вы должны всегда быть счастливы, Валентина, потому что вы осуществляете деятельность души согласно добродетели.
– Я глубоко несчастна, Владислав Иванович! – рыдала из пароходных недр Соколова. – Суставы мои стареют. У меня никогда не было музыкального слуха. Я разучиваю движения, как деревянная кукла, я от всех все скрываю… кроме вот вас, милый Владислав Иванович…
– Утешьтесь, Валентина, утешьтесь, – ворковал он, глядя в окно на умопомрачительную голубизну неба. – Впереди у нас Ялта, подумайте сами, что у нас впереди – жемчужная Ялта!
И тут его словно пружиной подбросило от великолепных предвкушений, и, отделившись от удивительного матраса, то есть взлетев, он увидел в окне покачивающиеся синие крымские горы и россыпь домов по склонам, жилища ялтинских ювелиров, и, раскинув руки, опустился на свой суперматрас, и тут как раз гладенькая дружеская мордочка коридорной Люды возникла… – я к тебе, Слава, за денежкой забежала, там девчата сапоги предлагают чулочные… нырок в холодильник, обжигающий восторг пива «Карлсберг», под душ, под бритву «Браун», под диоровский пульверизатор и в «Сафари», и… и… вновь началась вся эта физика, весь этот джаз.
Любой предмет, согласно учению Аристотеля, происходит из слияния четырех простых начал: воздуха и огня, земли и воды. Куда ни ткнись, всюду эти четыре начала. Бриллиантовое кольцо не исключение. Палец балерины с его чуть подпухшим суставчиком – тоже не исключение, о нет! Конечно, вздор – считать трехтысячное кольцо прекраснее женского человеческого пальца. Вы, Валентина, облагораживаете своим пальцем этот предмет, а не наоборот. Четыре начала перемешиваются в женщине гораздо красочнее, чем в бриллианте, беру в свидетели Раздвоилова. Согласны, поэт?
Я потрясена вашим подарком, сказала Соколова. Какой у вас оклад? Владислав Иванович взял в свои руки ее трогательную человеческую ладонь, перевернул ее, словно смирную птичку, и поцеловал в Венерин бугорок и тут же устыдился этого собственного жеста. Если уж говорить о деньгах в свете учения Аристотеля, то нет ничего примитивнее в самом процессе их возникновения, если, конечно, не уходить к истокам, то есть к деревьям, из которых, как известно, во всяком случае у нас в научных кругах, производится и денежная материя. Уйдя же к деревьям, мы представляем себе соединение четырех начал в их гигантских стволах – взгляните, как они вздымаются над водопадом! – ну вот мы и приехали…
Войдя в заведение «Водопад», деликатно опередив своих гостей, быстро всему персоналу – вам! вам! вам! тебе, малышка! – молниеносные уколы оптимизма, и вот мы уже в уюте, в спокойствии, под хрустальными, неслышно гремящими косами редкого природного явления, философствуем снова.
– Значит, вы презираете деньги, Слава?
– Нет, я уважаю их, но не более, чем деревья.
– Из вас бы хороший получился философ, – острит Чаров.
– Не скрою, друзья, к диалектическому материализму меня влекло всегда. Жалею, что не получил специального образования. Завидую вам, поэты. Обожествляю вас. Не верю до сих пор, что кушаем вместе.
Все вокруг хохотали, такая легкость тут установилась, что все стали чудить, все возвращались к первоосновам Аристотеля. Вот, скажем, базар: огонь, вода, земля и воздух перемешались здесь и воплотились чудесными растительными творениями с их нутритивной душой – все забираем в античных неограниченных количествах – клубнику, черешню, редис, и главное – цветы, цветы, цветы – земля нам дарит свои плоды, мы ей свое неограниченное стремление к счастью, к красоте. Слава, как фокусник из рукава, выпускает стайки зелененьких. Суперлюкс, заваленный дарами Средиземноморья вперемежку с дизайнами Общего рынка, на долгие часы превращается в очаг радости, духовного, аристократического, интеллектуального общения. Вносят зажаренных животных, ягнят и поросят, этих обладателей двух видов души – нутритивной и чувствительной. Природа одновременно и демонична, и божественна – ведь так, дружище Раздвоилов? Я правильно говорю? Так нас учил Аристотель? Люди, товарищи, обладают тремя видами души – питательной, чувствительной и мыслительной, я не ошибаюсь, старина? Ха-ха-ха, лишняя душа дает нам возможность набивать себе пузо и флорой, и фауной, острит Чаров. Товарищи, давайте все же, при всем увлечении античной мыслью, оставаться материалистами. Не нужно забывать, что нас сделало теми, кто мы есть, – труд, борьба! Под вашим-то крылышком, Слава, какая же борьба? Господа, ответственно заявляю, что я уже утратил мысленное начало, сказал Мелонов. Я – одуванчик, а я – козел! А я, дорогие мужчины, шептала Свежакова, пока еще никому не ведомое существо, я – ласка, огромная ласка, хочу в Грецию, в дубраву…
Ветряков кружился по пушистому настилу, повсюду, повсеместно натыкался на своих гостей, званых и незваных, знакомых и незнакомых. Какие существа, думал он о них с восхищением. Нет-нет, тысячу раз прав Вадик Раздвоилов и наш учитель Аристотель: жизнь – это стремление тленных земных существ к осуществлению заложенных в них возможностей!
– Владислав Иванович, говорят, что вы колоссальный жулик, это правда? – спросила его однажды Языкатова.
– Нет, конечно же, это неправда, Варвара, полнейшая чепуха. Посудите сами, что у нас в физике можно украсть – пригоршню нейтронов, горшок плазмы? Кому это нужно? У всех это уже есть. В физике вы уже не найдете «товаров повышенного спроса», это – в прошлом. Конечно, если вам что-нибудь нужно из другого, дубленку, скажем, джинсы, часы «кварц» – это для меня не составит труда. Конечно, Варвара, это не значит, что я эти вещи где-то краду. Такие вещи и захочешь – не украдешь, а я не хочу. Воровство – это отвратительный примитив, низменные движения рептилий. Вот Вадик вчера рассуждал за ужином или завтраком или где-то между о потолке человеческих чувств. Чувство дружбы, сказал он, находится на потолке. Я этому аплодирую, Варвара. Дружба – вот мое хобби. Я – друг. Я работаю на потолке. У меня множество друзей, и я помогаю им узнать друг друга. Соединяя крепкие характеры, я устраиваю жизненный дизайн. Вы меня поняли, Варвара? Сеть человеческих отношений нуждается в скромном, бескорыстном паучке, и я играю подчас эту роль. Вы понимаете?