Супермен (сборник)
Шрифт:
Официальная программа соревнований начиналась парадом. Взяв старт от треугольного здания муниципалитета, духовой оркестр Хиллона, бухая, свистя и трубя, направился по Главной улице, прошел к стоящим вразброс и грязным от машинного масла гаражам, а затем, растянувшись в шеренгу, свернул через плоское пыльное поле к бейсбольной площадке, где оркестрантам были отведены места на центральной трибуне, как раз за высоко натянутой проволочной сеткой, ограждавшей публику. Когда оркестр явился, просторный стадион был уже запружен народом, и дирижер, тучный Фред Карлан, особенно заметный в своем белом мундире с галунами, суетился, освобождая место для отставших
На выстриженном, почти пустом поле разномастные запасные игроки команды Хиллона нелепо махали руками, пытаясь перехватить мячи, которые посылали далеко в поле девять игроков основного состава: началась разминка. Посыпанный песком и расчерченный белыми линиями бейсбольный восьмигранник лежал нетронутый, окруженный с трех сторон битком набитыми горластыми трибунами. В дальней части поля, по периметру которого стояли чисто вымытые автомобили, сверкая лобовыми стеклами под прямыми лучами солнца, косилось нелепое трио запасных; неловко спотыкаясь, они бегали за дальними мячами. Игроки Фридома, развалившись на длинной скамье, взирали на эти прыжки лениво и равнодушно. У боковых линий разминались соперники — подающие, оба в свитерах. Глухие удары мячей о бейсбольные рукавицы составляли ровный фон, на котором особенно резко выделялись выкрики с противоположных трибун.
Стоя на своем удобном месте в «доме», судья О'Нил перекрыл этот шум, приказав бейсболистам Фридома начать разминку. Тренер команды с угрюмым видом помахал пучком бит, выбрал одну, остальные отбросил. Стайка одетых в синее фигур выбежала на площадку, вытесняя хиллонцев, которые вразброд потянулись к скамье.
Затем судья О'Нил с надутым видом прошествовал вдоль боковых линий, не спуская глаз со своих часов. Он шел крупным шагом, однако не совсем по прямой, то и дело как-то странно соскальзывая в сторону. С трибун, где сидели фридомцы, посыпались обычные шуточки.
— Подбросьте-ка ему свинью, посмотрим, сумеет он ее остановить или нет.
— Тебе за эдакую походку, небось, пенсию-то и назначили?
— С чего это у тебя такое, Джейк? На стульчаке засиделся?
Но судья О'Нил не слыхал ни слова. Гнусные намеки на то, что свою армейскую пенсию он получил не за ранение на войне, а за что-то другое, его не трогали. С видом слегка покалеченного Зевса шагал он взад-вперед вдоль боковых линий — единственный на три округа обладатель судейской формы, облекавшей сегодня его длинное туловище.
О'Нил всю жизнь обожал всяческие мундиры, но ему редко доводилось носить их по официальному поводу. Он работал за десятерых начальников полиции и однако на выборах неизменно терпел поражение, пытаясь добиться этого поста.
В это лето он снова выставил свою кандидатуру. Благодаря довольно необычной ситуации у него появилась реальная возможность получить наконец эту должность. Пошляк Хьюз, теперешний начальник полицейского участка, завел шашни с женой Джейка, и тот, стремясь любой ценой завоевать избирателей, уже оповестил весь город, что ему наставили рога. Сегодня он намеревался с помощью своего судейства обеспечить себе победу на выборах.
Природа наделила Джейка многими преимуществами для выполнения судейских обязанностей. Например, огромного размера руками. Зрители всегда без малейших затруднений узнавали, с каким результатом отбит мяч, поскольку пальцы у Джейка такой длины, что в самых отдаленных уголках стадиона можно было разглядеть счет. А когда он объявлял отбивающему штрафные очки и мановением руки отправлял его на скамью, то напоминал
Но несмотря на многочисленные широкие жесты, Джейк постоянно был под бдительным контролем своих недоверчивых соперников. Три года назад, когда судил решающий матч, он попытался тихой сапой сжульничать и лишить команду Фридома выигранного очка. Он так хитро обращался с правилами игры в бейсбол, что, когда наступила развязка, Станислаус Блаха, который вел счет в команде Фридома, бросился защищать О'Нила. Блаха был на редкость упрям, и хотя игроки и болельщики с обеих сторон понимали, что Джейк опять, как всегда, согрешил против правил, они не в силах были убедить судью фридомцев, что О'Нил не прав. Разгневавшись на них, Блаха потопал с поля прочь, и фридомцам пришлось искать ему замену; его обязанности передали юному поляку, который смотрел на О'Нила как на многоглавую гидру.
У Джейка была по-настоящему сомнительная репутация. Но его это ничуть не заботило. За пять минут до начала матча он важно приблизился к скамье, где сидели игроки Хиллона, и приказал им выйти на площадку, затем с надменным видом прошествовал к скамье гостей и посовещался с Джипом Ларсоном. Пока бейсболисты Фридома размахивали битами, они с Ларсоном слегка поспорили. Затем Ларсон пошел к первой базе, а О’Нил занял свое место в «доме».
— Ведущие отбивающие в сегодняшнем матче! — проревел он. — За Фридом играют Луга и Стек. За Хиллон — Трой и Койш.
С внезапной мощью затрубил оркестр, но его быстро заглушил шум на трибунах. Из сверкающего автомобиля, остановившегося рядом с машинами хиллонцев, вылез Пьянчуга и, пошатываясь, направился в центр площадки, к месту подающего. Вдрызг пьяный, он шел, воздев обе руки, словно спортивный комментатор на соревнованиях, пытающийся добиться тишины.
— Есть что сказать, — бормотал он — Есть что сказать.
— Речь! Речь! — закричали болельщики. — Хотим речь!
Нахмурившись, судья О'Нил круто повернулся, намереваясь изгнать незваного гостя с поля, но не успел: тренер Барнум ухватил его за руку.
— Оставь его, Джейк, — сказал Барнум. — Публике же все это по вкусу. Может, чему-нибудь и научатся.
Когда крики стихли. Пьянчуга уронил руки и сказал:
— Леди и джентльмены. Это памятное событие. Оно заслуживает речи, патриотической речи…
— Мы ее и ждем — не выдержал Фуи Фейн.
Пьянчуга шумно откашлялся. С минуту он жеманно и нелепо возился с огромным красным платком. Потом вынул из внутреннего кармана лист бумаги и прочел нараспев:
— Много лет назад возник на этом континенте необычный народ, родившийся из мечты одного человека, возжелавшего творческой Свободы, народ, созданный ухищрениями другого человека, который поверил в завезенный из дальних краев Материализм; народ, прошедший гражданскую войну и окрепший благодаря еще одному человеку, который тешил его тщеславие странным понятием Равенства.
С тех пор мы, потомки этого народа, немало потратили сил и времени на то, чтобы удостовериться, что конкретный индивид, или город, или же народ, так родившийся, так созданный и так укрепившийся, — что он может долго и успешно развиваться. Нас научили принимать Свободу как нечто само собой разумеющееся, вроде воздуха, которым мы дышим. Нас научили небрежно похваляться Равенством. И наконец, нас научили называть Материализм крепким словом «борьба». И вот сегодня собрались мы ради того, чтобы лицезреть этот символ чистой борьбы. И сейчас вполне правильно и уместно почтить то, ради чего мы здесь собрались.