Супермен (сборник)

Коллектив авторов

В конце концов из всех партий выделилась седьмая: в ней что-то было. Нападение по Максу Ланге, с необычным вариантом хода ферзевого коня. Окидывая мысленным взглядом партию, Бэрон начал узнавать стиль игры. Его соперником, он почти не сомневался, был не кто иной, как Ричард Джеймс. Через несколько минут невероятно стремительная атака подтвердила его предположение. Бэрон почувствовал, что его жестоко теснят, и бросил свои силы на оборону. Предстояла упорная борьба.

Остальные партии где-то к сороковому ходу закончились. Он их все выиграл, но ведь и сопротивление было почти ничтожным. Седьмая партия, однако, была рискованной, прямо-таки

угрожающей. Джеймс стремился к блестящей победе, и положение на доске было таково, что он вполне мог ее добиться. И на сей раз нечем было сломить самообладание юноши; наоборот, Бэрон чувствовал, что он сам может потерять самообладание. Легче легкого было сделать ошибку; он с трудом удерживал в голове перекрещивающиеся, спутанные линии, которые прочертили на шестидесяти четырех клетках тридцать две фигуры за более чем восемьдесят ходов. Вариантов было не счесть. Если забыть какой-то ход или не точно его запомнить, все кончено: поражение. Конечно, одно поражение в десяти партиях вслепую ничего не значит; но проиграть юному Джеймсу! А он был уверен, что Джеймс знает, кто его соперник; он ощущал излучения его мозга и будто видел молодое красивое лицо, склоненное над доской; он понимал: Джеймс отлично знает, что играет — и выигрывает — партию против Фрэнсиса Бэрона.

И вдруг неожиданность. Вошел секретарь:

— Партия номер семь. Пешка на с-6.

— Он уверен в этом? — недоверчиво спросил Бэрон.

— Так он пошел, сэр.

— Ответный ход: ферзь берет ладью.

Фрэнсис Бэрон вздохнул с облегчением, Ричард Джеймс сделал ошибку, едва заметную ошибку, разумеется, не явную, но теперь гроссмейстер уже видел впереди неминуемое поражение противника. После жертвы ферзя конь и две ладьи довершат дело. Он сказал вслед секретарю:

— Объявляю мат в шесть ходов.

Теперь все шло по плану. На пятом ходу он заставил белую ладью занять поле рядом с белым королем, закрыв тем самым все пути к его спасению и дав возможность коню ходом на с-7 поставить мат. Он вернулся в гостиницу.

Но в душе он был взволнован. Такая ошибка! Странно, если учесть, как мастерски Джеймс вел до того партию. Это было равносильно добровольной капитуляции, это было… это была добровольная капитуляция! Сейчас он ясно это видел. Джеймс узнал противника, понял, что в ту минуту Бэрона, утомленного турниром, безмерно огорчит всякое поражение, и он намеренно подставился. То был жест глубочайшей и непоказной спортивной порядочности; своего рода нравственное откровение. «Тем более, — размышлял он, — если учесть, что Джеймс, вероятно, питает ко мне острую неприязнь и, понимая, что в его силах было сорвать мне партию, он удержался — это говорит о величайшей тонкости натуры».

Фрэнсис Бэрон долго не мог заснуть. Перед ним вставало его собственное лицо, и его собственный голос с немыслимой напыщенностью произносил снова и снова: «Я Фрэнсис Бэрон, я Фрэнсис Бэрон». Ради чего? — спрашивал он себя. — Ради шахматной партии. В конце концов шахматы — это еще не вся жизнь». Строго говоря, шахматы — игра. Великая игра, верно, но стоит ли она тех душевных затрат, которых она от тебя требует? Только вообразите: Оримунд, ныне уже дряхлый старик, с горечью чувствующий, как силы покидают его, по-прежнему играет с невероятной учтивостью и благородством.

Он без труда мог представить себе, как Оримунд после финала один возвращается в Европу. Еще будет множество поклонников, еще будет удовлетворение от хорошей

игры, не великой игры, заметьте; но в глубине души, по существу, это будет старик, на пороге смерти, одинокий, как перст.

Оримунд выиграл финальную партию. Фрэнсису Бэрону никогда не забыть, как собрались после игры репортеры и как старик рыдал от победы куда сильнее, чем если бы он проиграл. А как Оримунд окликнул его «Маэстро!» и попрощался самым трогательным и дружелюбным образом, положив руку на плечо своему более молодому сопернику!..

— После меня, — сказал он, — через год, может, и меньше — кто знает?

Испытывая сразу и уныние, и удовлетворение, Фрэнсис Бэрон, занявший второе место в мировом чемпионате по шахматам, укладывал чемодан, готовясь вернуться в Нью-Йорк. Он знал, что анализ финальной партии многим даст основания посмеяться над ним.

— Войдите, — сказал он, услышав стук в дверь.

В дверях стояли Ричард и Салли. Он пригласил их зайти, и Ричард сказал:

— Просто нам захотелось, чтобы вы знали: мы поняли, что вы сделали в той партии. — Салли кивнула в знак одобрения. — И мы хотим вам сказать: мы считаем, это было прекрасно.

— Я сделал? Ничего я не сделал, кроме того, что проиграл, разумеется.

— Вы же ему просто подарили партию. Вы это сделали намеренно и сделали так, что те, кто досконально не знает, как вы оба играете, ничего не смогли заподозрить.

Фрэнсис Бэрон улыбнулся им.

— Незачем кричать об этом на всю гостиницу, — сказал он. — В любом случае своим донкихотством я обязан вам. Вчера вечером вы мне преподали хороший урок спортивной игры и кое-чего другого.

— Вчера вечером? — озадаченно переспросил Джеймс.

— Да, в Копли-клубе, знаете, партия номер семь.

— Ничего не понимаю, — сказал Ричард Джеймс. — Я в жизни не был в Копли-клубе.

Ринг Ларднер

Чемпион

Майкл Келли, он же Комар, впервые нокаутировал противника, когда ему было семнадцать лет. Пострадавшей стороной был его брат Конни, моложе Комара на три года и к тому же калека. Призом послужила монета в полдоллара, только что подаренная младшему Келли дамой, чей автомобиль едва не вышиб душу из его хлипкого тела.

Конни не знал, что Комар дома, иначе он не стал бы рисковать и не выложил бы монету на ручку кресла, чтобы полюбоваться на свободе ее сверкающей красотой. Как только Комар появился на пороге, мальчик прикрыл монету рукой, но не так быстро, чтобы это движение могло ускользнуть от зорких глаз брата.

— Что у тебя там? — спросил Комар.

— Ничего, — ответил Конни.

— Врешь, шпана безногая! — сказал Комар.

Он подошел к креслу, где сидел брат, и схватил его за руку, прикрывавшую полдоллара.

— Ну-ка, покажи! — велел он.

Конни захныкал.

— Покажи и перестань реветь, — сказал старший брат и дернул Конни за руку.

Монета покатилась по полу. Комар бросился к ней, и его безвольный рот растянулся в торжествующую улыбку.

— Ага, ничего? — сказал он. — Ладно, коли это «ничего», так тебе оно не нужно.

— Отдай обратно, — рыдал младший брат.

— Как же, так я тебе и отдал! А хочешь, нос расквашу? Говори, где украл?

— Нигде я не украл. Это мое. Одна леди дала за то, что чуть не переехала меня.