Супершпионы. Предатели тайной войны
Шрифт:
Для своего характера замкнутый холостяк на самом деле оттаял под действием настроения прорыва, царившего в анклаве науки. На вечеринках из него вышел усердный танцор, все чаще обращался он к алкоголю, регулярно гулял по прилегавшим горам и вскоре завоевал славу лучшей няни в Лос-Аламосе. Но тем не менее многие все еще воспринимали одаренного математика из теоретического отдела как очень странного современника.
Эмилио Сегре, эмигрировавший из Италии физик-атомщик, принадлежавший к внутреннему кругу «Eggheads» — «Яйцеголовых» в Лос-Аламосе назвал тридцатитрехлетнего холостяка с постоянно спадавшими с носа очками «poverino» — «бедный малый». На обед он обычно шел один. Затем он кормил уток на маленьком пруду около лаборатории.
Зимой 1944/1945 года чувство беспомощности распространилось среди ведущих голов «Манхэттенского проекта». Обе альтернативы для постройки «супербомбы» столкнулись с неожиданными трудностями. Огромная фабрика в Ок-Ридже, хотя и работала уже долго, могла производить лишь ничтожно малое количество урана-235. До июня завод смог бы поставить только один кусок расщепляемого урана размером с кулак, едва достаточный для одной единственной бомбы. А для плутониевой бомбы все не было найдено технического решения.
Фукс работал сейчас над проблемой детонирования такой бомбы из нового, искусственного элемента. Ганс Бете, его научный руководитель, считал Фукса «самым ценным человеком в моем отделе». Разработанный Фуксом метод математических расчетов детонационной оболочки из обычного взрывчатого вещества используется и сегодня.
Но уже больше полугода он не поддерживал контактов с «Рэймондом». И именно сейчас, когда он пробился в святая святых англо-американской программы создания атомной бомбы и мог поставлять сведения, которыми располагали только сам Оппенгеймер и пара дюжин других исследователей.
Но как мог он сообщить что-то своему курьеру, если он не знал ни его имени, ни адреса?
Как раз здесь они оба точно последовали инструкциям безопасности для советских профессионалов шпионажа. Предложение ехать в Лос-Аламос пришло так неожиданно, что ему пришлось уехать до ближайшей условленной встречи. Неделями Фукс в оторванном от мира лагере оставался всего лишь неудавшимся атомным шпионом.
В феврале 1945 года он покинул Лос-Аламос — в соответствии с инструкциями попросив на это разрешения у ответственного офицера безопасности — чтобы посетить свою сестру Кристель. У нее он нашел сообщениеГолда и уже в тот же день позвонил в Нью-Йорк по номеру, который ему оставил его контактер. «Рэймонд» без промедления отправился в путь — с конвертом от Яковлева, в котором лежали полторы тысячи долларов для Фукса. Когда Голд захотел передать конверт, ему сразу стало ясно, что за святотатство он совершил.
«Его отказ был таким резким и однозначным, что я не проронил больше об этом ни слова», - рассказывал Голд пять лет спустя, — «было очевидно, что даже само такое предложение обидело его до глубины души.»
Деньги русские, возможно, могли платить курьерам и шпионам-космополитам, но не ему. Такого как он, который собственноручно управляет ходом истории, нельзя было купить за долларовые банкноты!
Фукс быстро сконцентрировался, кратко сообщил о своей работе в Лос-Аламосе и вытащил из кармана восьмистраничный документ, где написал, что он знает о «Манхэттенском проекте». Облегчение Яковлева и его начальников, видимо, было немалым. После полугодового молчания их источник в программе строительства атомной бомбы западных союзников снова заработал — и как! То, что сообщал нынче Фукс, намного превосходило все сообщенное ранее.
Прежде всего, у него теперь был доступ к результатам альтернативной линии — плутониевой бомбы, которой особенно интересовалась команда Курчатова. Через Яковлева и Голда советские конкуренты спрашивали Фукса, не может ли он сообщить побольше о сложном взрывном механизме. На следующей встрече он, осознавая свой долг, выполнил и это желание и помимо детального чертежа плутониевой бомбы передал и точные сведения о взрывателе.
Вернувшись
Ученые в лагере с самого начала своей работы осознавали себя не только простыми помощниками в исполнении задач политики. Если в 1943 году они еще думали, что защищают западный мир как последний бастион разума в гонке с гитлеровскими конструкторами бомбы, то теперь, когда ученым стало ясно, что немецкой бомбы не будет, на место этих мыслей пришли идеалистические видения будущего. Оппенгеймер доверил коллегам свои надежды: «Огромная мощь нашего оружия предотвратит любое использование силы в будущем и гарантирует вселенский мир.»
Но в феврале 1945 года, когда бомба из призрачной технологии вооружения превратилась в реальное средство власти, этот светлый идеал лопнул, как мыльный пузырь. Против Германии бомбу теперь не нужно было использовать, гитлеровский Рейх и так неумолимо приближался к своему концу. Людвигсхафену и Мангейму, избранным в качестве целей атомных бомбардировок на ранней стадии планирования, удалось избежать атомного холокоста.
Но на Тихом океане до победы над Японией было еще далеко. Борьба против фанатичных армий Тенно требовала много крови американской молодежи. Атомный удар по японским городам обещал принести конец бессмысленным смертям на берегах тихоокеанских островов. Большинство в Лос-Аламосе были с этим согласны.
Но на горизонте мировой политики уже забрезжила «холодная война». Альянс Антигитлеровской коалиции треснул, и использование нового оружия должно было подействовать и как угроза на — официально — не посвященных советских союзников. Это полностью соответствовало расчетам Трумэна. Когда американский президент в Потсдаме ожидал сообщения о результатах испытания «Троицы», он прошептал министру иностранных дел Бирнсу: «Если она взорвется, у меня будет дубинка для этих парней.»
Но физики в Лос-Аламосе не хотели, чтобы их «бэби» использовали как инструмент для бряцания оружием против собственного союзника. Они ожидали начала новой эпохи, эры Разума. Датчанин Нильс Бор, один из самых уважаемых корифеев среди «Яйцеголовых», и Лео Сцилард, который, как никто иной, активно выступал в 1939 году за американскую атомную бомбу, покинули башню из слоновой кости чистой науки и решились войти в стеклянный дом политики.
Независимо друг от друга они обратились к президенту Франклину Рузвельту и премьер-министру Уинстону Черчиллю. Их предложение было таково: Запад должен как можно быстрее сообщить Кремлю о существовании «Манхэттенского проекта». Только так можно будет предотвратить, что первый американский ядерный заряд «даст старт гонке по производству этого оружия между Соединенными Штатами и Россией», как писал Сцилард в Белый Дом.
Эти пророчества атомной гонки вооружений натыкались, однако, в западных правительствах на глухие уши. Один на один Рузвельт даже выразил Бору свою симпатию к идее международного атомного контроля, но на самом деле законы политики силы были сильнее. Все эксперты предсказывали, что Советы в ближайшие годы создадут свою бомбу, но Западу атомный козырь был нужен именно сейчас, во время обсуждения послевоенного устройства в Европе и на Дальнем Востоке. На личной аудиенцию у Уинстона Черчилля, Бору пришлось столкнуться с грубым отказом. «Мы все время говорили на разных языках», - лаконично отметил после встречи ученый.