Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью
Шрифт:
– Да, - тихо ответила Ева Лотта.
– Я узнала бы его среди тысячи других…
– А ты никогда не видела его раньше?
– Нет, - сказала Ева Лотта.
Но тут на мгновение заколебалась.
– Да… частично, - добавила она.
Комиссар широко открыл глаза. Этот допрос был полон неожиданностей.
– Что ты имеешь в виду под словом «частично»?
– Я видела его брюки, - нехотя произнесла Ева Лотта.
– Объясни подробнее, - велел комиссар. Ева Лотта поежилась.
– Я должна?… - спросила она.
– Ты сама хорошо знаешь, что должна. Где висели его брюки?
–
– Они торчали из-под шторы. В них был одет убийца.
Комиссар быстро схватил оставшуюся на блюдечке венскую булочку. Он чувствовал необходимость подкрепиться. И засомневался, в самом ли деле Ева Лотта так серьезна, как он думал. Не начинает ли она фантазировать?
– Итак, - сказал он.
– Брюки убийцы торчали из-под шторы. Чьей шторы?
– Ясное дело, шторы Грена, - ответила Ева Лотта.
– А ты, где была ты?
– Я сидела на приставной лестнице снаружи. Я сидела там с Калле в понедельник, около десяти часов вечера.
У комиссара детей не было, и он, страшно обрадованный, возблагодарил за это небо.
– Ради всех святых! Что вы делали на лестнице Грена в понедельник вечером?
– спросил он.
И, вооруженный новыми сведениями, добавил:
– О, понимаю, разумеется, это был какой-нибудь другой Великий Мумрик, за которым вы охотились?
Ева Лотта почти презрительно посмотрела на него.
– Вы что, комиссар, считаете, будто Великие Мумрики растут на деревьях?
– спросила она его.
– В мире есть только один Великий Мумрик на веки вечные. Аминь!
И тут Ева Лотта поведала о ночном марше по крыше Грена. Услыхав ее рассказ, бедный пекарь только огорченно покачал головой. А еще говорят, что с девочками спокойней!
– Откуда ты узнала, что видела брюки убийцы?
– удивился комиссар.
– Я этого не знала, - ответила Ева Лотта.
– Знай я это, я бы вошла в дом и арестовала его.
– Да, но ведь ты говорила, - раздраженно возразил комиссар.
– Нет, это я вычислила позднее, - сказала девочка.
– Потому что на убийце были такие же темно-зеленые габардиновые брюки, как те, что я видела, сидя на лестнице.
– Здесь возможна случайность, - сказал комиссар.
– Нельзя делать поспешные выводы.
– А я вовсе не спешила, - заверила его Ева Лотта.
– Я ведь слышала, как они шумели там, в комнате, из-за векселей, а тот, что в брюках, сказал: «Встретимся в среду на обычном месте! Возьмите с собой все мои векселя!» И сколько же надо наготовить зеленых габардиновых брюк, чтобы Грен успел встретиться с ними в единственную несчастную среду?
Комиссар был убежден в том, что Ева Лотта права. Головоломка решена. Все было ясно! Мотив убийства. Время. Способ действия. Осталось только одно - схватить убийцу.
Комиссар поднялся и погладил Еву Лотту по щеке.
– Спасибо тебе, - сказал он.
– Ты очень толковая. Ты и сама не понимаешь, как нам помогла. А теперь - забудь всю эту историю!
– Да, спасибо!
– поблагодарила его Ева Лотта.
Комиссар обратился к Бьёрку:
– А теперь надо связаться с этим Калле, пусть подтвердит рассказ Евы Лотты о том, что произошло в понедельник вечером. Где его найти?
– Здесь, - произнес уверенный голос с
Комиссар удивленно глянул наверх и увидел, что над перилами балкона торчат две головы - одна светлая, а другая темная.
Рыцари Белой Розы не бросают друг друга на произвол судьбы во время полицейских допросов и других испытаний. Так же как пекарь, Калле и Андерс пожелали присутствовать на допросе. Но, на всякий случай, решили, что разумней не спрашивать на это позволения.
10
Первые страницы всех газет страны пестрели сообщениями об убийстве. Много писалось о свидетельнице Еве Лотте. Ее имя не называлось, но довольно много говорилось о «толковой тринадцатилетней девочке», которая так трезво сделала свои наблюдения на месте преступления и смогла сообщить полиции исключительно ценные сведения.
Местные газеты оказались не столь тактичны, когда дело касалось имен. Ведь в маленьком городке каждому было известно, что «толковая тринадцатилетняя девочка» - не кто иная, как Ева Лотта Лисандер. И редактор не видел никаких причин для того, чтобы утаить это и в своей газете. Такого великолепного материала уже давно в газете не было, и он выжал из него все, что мог. Он написал длинную трепетную статью о «маленькой прелестной Еве Лотте, которая сегодня играет среди цветов в саду своих родителей и, похоже, совсем позабыла ужасающее событие, которое случилось в среду в обдуваемой всеми ветрами Прерии».
И в экстазе продолжал: «Да, где еще могла бы она позабыть, где, как не здесь, дома у своих родителей, могла бы она почувствовать себя в безопасности. Здесь, в хорошо знакомой ей с детства среде, где запах свежеиспеченного пшеничного хлеба из отцовской пекарни, кажется, служит залогом того, что в здешней жизни все же существует уверенность в надежности будней. И эту уверенность не могут поколебать никакие кровавые покушения из мира преступлений».
Редактор был крайне доволен своим вступлением. И далее он распространялся о том, какой толковой оказалась Ева Лотта и какие точные приметы убийцы она передала в полицию. Вернее, редактор на самом деле не употребил слово «убийца», он заменил его целым выражением: «человек, к которому, надеемся, сходятся все нити разгадки этого преступления». Он упомянул также, что Ева Лотта заявила, будто она легко узнает подозреваемого, если снова увидит его. И особо отметил, что маленькая Ева Лотта Лисандер, быть может, в конце концов станет тем орудием, которое приведет наглого преступника к справедливой каре.
Да, редактор написал все то, что писать как раз и не следовало.
Страшно огорченный, полицейский Бьёрк был именно тем, кто сунул еще мокрую от типографской краски газету в руки комиссара криминальной полиции. Ожидавший в полицейском участке комиссар, прочитав статью, зарычал от гнева.
– Это просто непорядочно так писать!
– кричал он.
– Это абсолютно непорядочно!
Пекарь Лисандер употребил еще более крепкие выражения, когда через некоторое время в бешенстве ворвался в редакцию газеты. Жилы на его висках набухли от бешенства, и он изо всех сил грохнул кулаком по столу редактора.