Супрематизм. Мир как беспредметность
Шрифт:
Попытка познать, попытка выделить из природного неделимого единства различимое целое остается безумной. Единство неделимого настолько крепкое, что человек никогда не вырвется из единого неделимого строя природы.
Наука хотела выделить неделимое как нечто законченное целое абсолютное, подобно личности, которая хочет выделить свое «Я» из зависимости обстоятельств, хочет найти свое неделимое абсолютное в бесконечно делимом. Личность полагает, что ее «Я» есть неделимый атом и, выделенн<ое> как абсолют, <оно> независимо от всяких влияний. Разрушится <это> также, как и научная попытка найти неделимость атома.
Различия, существующие через наше осознание в природе, суть одно и тоже, что и осознанная
Последнее устремление существует в Религии, но сильно затемнено практической предметностью, расчетом на благо, и, таким образом, религия не видит другого Бога, как <только> предметного дарител<я> благ. Быть святым — значит принять положение невыделенности, быть с Богом или природой безотличительным.
В жизни возможно встретить таковые равенства — хотя бы в построенной армии армейцев, где люди вне различий. Различия скрыты в армейском равенстве (как народе), в них нельзя познать различий, и если бы не отличия на них, то никто не познал бы своего начальника; и потому начальник уже греховен среди них, он не равен им.
Так же в Религиозном строе и во всех остальных. Социализм стремится к равенству, правда, его равенство чисто практическое харчевое предметное. Возможно, что он понят ложно, но, может быть, идея о равенстве выражается в практическом харчевом равенстве.
Всякое учение стремится к осуществлению равенства теми или другими способами, всякое учение основой имеет равенство. Все же, что не имеет этого основания, — не учение.
Разрешение этого вопроса учениям чрезвычайно трудно. Учения усмотрели то, что как бы человек разрушился, и его собрать теперь необходимо и вернуть обратно, в его равное бытие. Происходящее неудержимое разрушение учения собираются удерж<ив>ать, и это разрушение стало уже нормальной жизнью, стало «Культурой». В этом «культурном» разрушении, однако, нельзя разобраться, ничего нельзя установить, нет того места, на чем бы возможно что-либо поставить. Все <устанавливается> на разрушении, все валится и рассыпается, все обрушивается и разрывает тело на части; кровь не вольешь в вены — они разорваны, мозг не соберешь — разбит череп, ноги изломаны, — и так все больше и больше «культурный кошмар» ломает отъединившегося.
Человек собирает силы последние и отдает культурной силе, старается ей угодить в разуме, уме, научности, думая войти в нее и стать единым в ней, т. е. хочет в новом мире разумном, умном, смысловом, в мире культурном собрать разрушенное познанное существо в целое, из которого вышел.
Так целое неизвестное «ничто» растворилось под напором ума на множество познанных единиц, которые <человек> хочет вновь возвратить <в целое единое>, сложив их как познанную, организованную умом неделимость. Трудно пролезть верблюду через ушко иголки — так <же> трудно через разум, ум, смысл пройти в то, что без-умно, без-разумно, без-смысла, т. е. сделать то умным, смысловым и познанным, что не имеет в себе последнего. Трудно унести себя из-под бичей культуры, ибо погоня за раскрытием здания природы творит галлюцинации несуществующих явлений; она <культура> дом, в котором стены из огня, потолок из удушливых газов, а пол из гвоздей, окна и двери из горл пушек. Это единственные дыры, в которые возможно уйти, и человек, полуиспеченный, бросается в чищеный, блестящий ствол своей культуры, думает найти спасение и выход, но вдруг
Культура не ведет туда, куда нужно, ибо не знает его и не может вести, все от нее скрыто и ничего не хочет быть познанным. Тогда она пытается разрушить ядро наукой, опытом, исследованием. Через них собирается постигнуть ядро как семя мудрости и посеять в себе мировую мудрость, — она разрастается в нем разумом как ценностью культуры, в новом образе человеческого мышления. И этот новый образ в мышлении мира разрушает ценности в человеке своим колебанием, разрушает себя. В себе происходит исследование, познание, т. е. становление действительности, и в себе происходит разрушение последней, она остается неизвестной. В себе <человек> хочет достать семя мудрости, в себе же хочет и найти культуру, — ибо то, что познается, существует в нем тогда, когда оно познано как новый физический вид и форма. Разбивает себя адскими орудиями культурной мысли, разрушает череп, чтобы изъять или посеять семя формы, но так как формы нет, а есть образ ее, то, распыляя мозг, семени действительного не находит, ибо мудрость не в действительности.
Природа, Бог — только образы. Если бы была мудрость действительного или естество было бы мудро, Бог был мудр, то [ей <мудрости>] нужно было бы что-то познать, а так как нет перед ней познаваемого, то нет и последней.
Нетрудно предвидеть гибель предметной культуры, коль скоро в человеке будет сознание беспредметности, когда человеческое действие дает нуль результатов, а различия достигнут тоже нуля. В различиях лежит разрушение взаимное — пушка разрушает человека, и обратно, происходит то, что называем «борьбой за существование», за существование равенства, за уничтожение различий и относительных благ. Армеец поражает другого лишь потому, что другой армеец имеет в себе или на себе отличие и различия, несет различающуюся идею.
Эти различия существуют в предметном харчевом, также и в другой половине культуры научной, Искусства, Религии. Триединый путь культуры различий и разрушений, различия враждуют между собой вечно, ибо оно <сознание> стремится к единоформию.
Все, что общежитие считает культурой, счита<й,> разрушение, а признавая культуру — утверждает различия, отличия, а следовательно, утверждает разрушения себя в вечном действии сменяющегося сознания, стремящегося 6 свою очередь достигнуть абсолютного сознания, чтобы последним определить конечность действия, установив в них новый порядок, в плане которого не значится точек «куда», «откуда», «зачем» и «почему». Все действия равно беспредметны и различий между ними не существует.
Природа расцветает в разных видах, не выделяет их разной мудростью, только человек находит мудрость в них различную и ценность культурную. Цветущий луг [состоит] из множества различий, [но] все его различия звучат едино в цвете, и <я> воспринимаю их в себе как единство, не разделяя и не выделяя (на ценности, на личность, <на> единицу целого комплекса). Также воспринимаю с ними лучи солнца в нерушимом их единстве, <тогда> как комплекс действия культуры как науки разделяет их единство, творя ложное множество различий, доказуя, что природу не видим подлинно в единстве, как только познаем ее в множестве.
Подлинность солнечного света не в единстве белого, а в множестве цветных различий, творящих единство в новой форме, или единоформе, всех различий; но множество — неподлинная реальность, как неподлинный и свет.
Культура научного совершенствования познания вытекает из потребности культурных ценностей, предметных достижений технической необходимости; это одно действующее сознание физических явлений. Другое сознание — вне культуры, ибо то, что познано, не подлежит культуре {как только мои необходимо<сти> действия должны быть вне цены}.