Супружество
Шрифт:
– Господи, Йоханнес, детка, неужто ты вправду женат? Голос его рассыпался, как ком земли.
– Вам то же, что и всегда, господин Брёндум?
Засунув за ухо карандаш, старый молодой хозяин в буром рабочем халате двумя руками оперся на прилавок.
Брёндум угрюмо кивнул, и хозяин протянул ему бутылку в оберточной бумаге. Она уже давно дожидалась его. Брёндум сунул бутылку во внутренний карман пальто и застегнул пуговицы. Он долго возился с этим, все время опасливо озираясь по сторонам, но теперь в лавке уже не было никого, кроме одной-единственной девчушки. Стоя на цыпочках, она тщетно силилась заглянуть
– Это крошка Биргит,-сказал Брёндум. – Живет по соседству со мной. Что, Биргит, будешь сегодня мятные леденцы покупать?
– Нет, – звонким детским голоском ответила Биргит. И показала листок, на котором мать записала ей, что надо купить.
– Раз так, я сам куплю мятные леденцы, – сказал Брёндум. – Дайте-ка мне леденцов на двадцать пять эре!
Втроем мы смотрели, как хозяин взвешивает товар. Потом Брёндум спрятал красный бумажный кулек в карман пальто. Биргит робко поглядывала то на карман, то на лицо учителя, но тот, словно уйдя в свои мысли, хмуро глядел в одну точку. Вдруг он хмыкнул злорадно:
– Хе, хе, думаешь, я купил леденцы для тебя? Глупая девчонка! Нет уж, сначала мы Йоханнеса угостим, он постарше тебя!
Биргит глядела, как он угощал меня леденцами. Затем и ей тоже выдали леденец. После этого Брёндум снова спрятал кулек. Биргит следила за движением моих губ, и я смотрел, как она работает ртом.
– Ты грызешь свой леденец, – сказала она, – а я нет. Вот, гляди, мой совсем еще целый! Видишь? – Она вынула изо рта леденец, потом быстро сунула его назад.
– Это еще что? – неожиданно вскрикнул Брёндум. – Куда подевались мои леденцы? – Он поискал в карманах, но так и не нащупал кулька. В конце концов он отыскал его в корзинке у Биргит. – Это еще что за новости? Никак, ты забрала мои леденцы?
Девочка рассмеялась:
– Да не брала я их. Ты сам подбросил их ко мне в корзинку.
– Какая нахальная девчонка! Ладно, раз уж ты отняла у меня кулек, так оставь себе. А у меня теперь, значит, ничего нет…
Голос его затих, он стоял, как нищий.
– Что ты, – сказала Биргит, протягивая ему кулек. – Да не брала я у тебя леденцы! На, возьми. Они же твои.
– Нет! – сурово отрезал он. – Теперь я их не возьму. И слушать не хочу. Оставь их себе.
Но девочка обхватила его руками и прижалась щечкой к его пальто.
– Ох ты,– сказала она,– всегда ты даришь мне леденцы! За что ты мне их даришь?
И опять он грозно выкатил белки, как взбесившаяся кобыла.
– Пусти! – сказал он. – Отстань! – Брёндум оттолкнул девочку. Отряхнул пальто. – Возьми свои леденцы и убирайся.
Биргит перепугалась, личико ее задергалось.
– Плакать-то к чему? – сказал Брёндум. – Совершенно незачем плакать.
– А я вовсе и не плачу! – упрямо возразила девчушка.
Мы молча постояли у прилавка. Хозяин складывал покупки в корзинку Биргит. Кулек с леденцами оказался сверху. Мы смотрели, как снуют руки лавочника. Приняв от него корзинку, Биргит быстрым движением отбросила красный кулек назад на прилавок.
– А ну возьми леденцы! – приказал Брёндум.
– Нет, – сказала девочка. – Не возьму.
Брёндум скрипнул ботинками. Занес над головой ребенка грозную длань.
– Возьми леденцы, я сказал!
Биргит пригнулась, ожидая удара, но удара не последовало. Грозная длань, однако, по-прежнему висела над ней. Девочка медленно сморщила личико и зарыдала. С громким ревом сдернула она с прилавка кулек и, испуганно втянув голову в плечи, худенькая, тонконогая, выбежала из лавки.
– До свиданья, Биргит,– сказал Брёндум, но она не ответила, лишь прощально затренькал дверной звонок. Тоненькая фигурка с высоко поднятыми остренькими плечиками нырнула во тьму.– Ха! – сказал Брёндум. – Вот шальная девчонка.
Но теперь он снова смотрел кротко и, казалось, не мог даже пошевельнуться в своем тяжелом черном пальто, оттопыренном на животе поверх бутылки.
– Нда, – наконец спохватился он, – мне, пожалуй, пора…-Но все так же не уходил и смотрел, как я покупаю коробку шоколадных конфет, большую белую коробку с голубым шелковым бантом. Он стоял, разглядывая коробку.
– Ты что, домой ее повезешь, Йоханнес? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Я отвезу ее домой.
Он вновь покачал головой, отрешенно и безнадежно. Было ясно: я веду себя все глупей и глупей, заваливаю по глупости тот экзамен, где он, увы, бессилен мне помочь. Что такое коробка с голубым шелковым бантом, как не ошибочный, жалкий, нелепый ответ на очень трудный вопрос? Я и сам это понимал. Торопливо уложив конфеты в рюкзак, я завязал его.
– Как ты думаешь добираться домой?– спросил Брёндум. – Уже последний поезд ушел.
– Придется в гостинице заночевать, – ответил я.
Он задумался над моим ответом, а я тем временем расплачивался за покупку. Я заметил, что он оглядывает меня с головы до ног.
– В таком виде тебе нельзя в гостиницу, – сказал он, – ты же промок насквозь. Лучше уж пойдем ко мне, у меня и просушишь одежду.
– Спасибо,– сказал я и снова поклонился ему,– с удовольствием. Я все ему расскажу, думал я, расскажу ему про развод. Надо же мне
хоть с кем-то об этом поговорить. Наверно, он ужас как рассердится на меня, но ничего, пусть сердится…
Такие мысли проносились у меня в голове, когда мы вдвоем выходили из лавки под треньканье звонка. Но Брёндум тут же повернул назад и захлопнул дверь.
– Это Йоханнес,– сказал он хозяину про меня, – представляете, он женат и живет теперь в Копенгагене. Вы помните, конечно, Йоханнеса?
– Нет, – сказал хозяин, – господина этого я не помню.
– Господин, говорите вы! – воскликнул Брёндум. – Какой он господин – просто глупый мальчишка. Он же у меня в школе учился – когда еще под стол пешком ходил!
И показал рукой, какой я был маленький.
– Понятно, – сказал хозяин лавки.
Брёндум снова распахнул дверь, и звонок затренькал. Учитель замешкался у порога, уйдя в свои мысли, а звонок дребезжал, дребезжал…
– Представляете, – гнул свое Брёндум,– мальчишка этот, Йоханнес, пешком сюда пришел. Под проливным дождем. А сейчас он пойдет ко мне – просушит у меня одежду.
– Понятно, – сказал хозяин.
Когда мы вошли в парк, дождь почти совсем перестал, и в макушках высоких черных деревьев гудел ветер. Я узнал этот долгий, протяжный гул, созвучный необузданным моим надеждам; гул летел через моря, через все города и страны, созвучный грядущим моим летам, победоносным летам мужчины. Казалось, лишь мгновение назад слушал я этот гул – и вот сорокалетним школьником семеню за учителем, этакий пай-мальчик в свой чуть ли не смертный час.