Сущий рай
Шрифт:
— Вот именно, — горестно сказал Крис. — Они явно раскаиваются, что проявили такую щедрость, подарив мне тебя.
— Какой ты милый! Но послушай, Крис, я в самом деле расстроена, что у тебя столько неприятностей. Мне очень хотелось бы помочь тебе. Хочешь, я буду навещать Жюли, пока тебя нет?
— Нет, это запрещено. Но слушай, Марта, ты, может быть, сделаешь для меня одну вещь.
— Ты еще спрашиваешь?
— Если я позвоню тебе через некоторое время и скажу, когда отходит мой поезд, ты, может быть, приедешь на несколько минут на вокзал?
— Конечно приеду. Я буду ждать твоего звонка.
— Какая ты хорошая, Марта! Уехать, не повидавшись
Чувствуя себя несколько бодрее после этого разговора, Крис поспешил в лечебницу, поглощенный своими мыслями. Он решил объясниться со старшей сестрой, которая, по мнению Криса, чересчур уж фыркала на Жюли. Но его беспокоило другое: как сообщить Жюли о случившемся, чтобы это не было для нее слишком внезапным ударом? Насколько сильно это потрясет ее? Он и представить даже себе не мог. Ему вдруг пришло в голову, что родные знают гораздо меньше об истинных чувствах друг друга, чем им самим кажется.
Одна часть его сознания работала быстро и продуктивно, решала совершенно точно, что ему надлежит делать. В другой царили хаос и тревога, возникали какие-то немыслимые предположения. Его преследовал страх, что, может быть, именно его письмо толкнуло Фрэнка на самоубийство. И это ужасное предположение влекло за собой другое, еще более ужасное, что под влиянием этого нового горя Жюли решится на такой же отчаянный поступок. Нужно во что бы то ни стало скрывать от нее, что Фрэнк знал о ней, — к счастью, Крис ничего не сказал ей о письме… И потом, нужно подумать еще о матери: с ней-то как поступить? Ом задохнулся от раздражения при мысли, что ответственность за этих людей свалилась теперь на него, который и за себя не мог толком отвечать. И Крис задал себе тот же вопрос, который задают себе все на свете: «Почему люди не могут быть разумными?» Иными словами: «Почему они не рассуждают и не ведут себя, как я?»
Вся эта внутренняя сумятица была, как туманом, окутана тем же недоверием, тем же чувством нереальности происходящего, которое Крис испытывал два дня назад, во время разговора с Жюли. Казалось столь немыслимым, столь невероятным, что вот он бродит по тусклым лондонским улицам, готовясь сказать Жюли о смерти их отца. И при каких обстоятельствах! Он вспомнил детство, когда они играли вместе и ссорились и относились друг к другу с блаженным эгоистическим безразличием, как все дети. Он вспомнил, как после первого семестра в колледже он вернулся домой и Жюли встретила его и он впервые заметил, что она красивая молодая женщина, и почувствовал гордость. Вспомнив, какая она была тогда и какой сделала ее теперь черствая грубость людей, он выругался про себя. Когда им овладевала эта бессильная злоба на судьбу Жюли, он не мог чувствовать жалости к Фрэнку, живому или мертвому — все равно. И он все спрашивал себя, благодаря какому психологическому извращению он все время обвиняет Фрэнка, а не настоящего преступника — Джеральда…
Старшая сестра заставила себя ждать, исходя из принципа, что некоторая доля грубости усиливает уважение, которое питают к вам люди. Она вошла, шурша платьем, в комнату — на лице ее была написана та холодная гигиеническая бодрость, которая действует так угнетающе, — и не подала Крису руки.
— Насколько я понимаю, вы спрашивали об этом? — ледяным тоном сказала она, протягивая Крису письмо и две телеграммы. Он заметил, что письмо было от Ротберга.
— Благодарю вас. А теперь разрешите мне сказать
— Так это от мужа! — воскликнула сестра, внезапно выведенная из той холодной невозмутимости, с которой она выслушивала первые слова Криса.
— Разумеется, от мужа, — твердо сказал Крис. — Разве доктор вам не говорил?
— Нет, я бы никогда не подумала…
— Вполне естественно, что вы предположили нечто совсем иное, — прервал Крис, твердо решившись быть сдержанным ради Жюли. — Я вполне вас понимаю. И хотя я в этом не уверен, но мне кажется, что внезапная смерть ее отца, возможно, связана с ее несчастьем.
— Как трагично! Бедная, бедная женщина!
— Я был уверен, что вы отнесетесь к ней с сочувствием. Но, откровенно говоря, я не совсем спокоен за нее. Видите ли, я вынужден оставить ее одну, мне необходимо ехать к матери…
— Разумеется. Но я буду заботиться о ней.
— Более того, за ней нужно следить.
— Почему следить?
— Вам не кажется, что в том состоянии физической и душевной депрессии, в котором она теперь находится, она может решиться на какой-нибудь отчаянный поступок? Когда она призадумается над тем, что я скажу ей сейчас, не припишет ли она смерть своего отца тому же, чему приписываем ее мы с вами? И… может быть, последует его примеру.
— Вы серьезно так думаете? Нет, что вы! — Официальный оптимизм взял верх.
— Я, конечно, надеюсь, что этого не случится, но такая возможность, по-моему, не исключена. Так или иначе, вы должны это предвидеть и принять все необходимые, с вашей точки зрения, меры. Ни в коем случае не следует давать ей слишком много размышлять. Не бойтесь тратить деньги. Доставляйте ей все, чего бы она ни попросила, все, что, по-вашему, может ее развлечь. Деньгами вас будет снабжать ее поверенный — вот его карточка.
Неизвестно, что подействовало на нее — этот рассчитанный намек на наличие неограниченных средств или то, что Крису удалось разбить панцирь профессионального безразличия и добраться до живых чувств этой женщины; но так или иначе, желаемый результат был достигнут.
— Будет сделано все возможное, — сказала она человеческим голосом; ее слегка простонародный говор забавно контрастировал с утонченным великосветским языком, которым она старалась говорить до того. — Я буду заходить ней сама и посылать сестер. Как вы думаете, не поставить ли к ней в комнату радио?
— Прекрасная мысль…
— Вы ведь ее брат, правда?
— Да.
— Как все это печально для вас, — сказала она.
— Благодарю вас за внимание. — Крис поклонился и, вспомнив на мгновение церемонные поклоны мистера Риплсмира, улыбнулся против воли. — А теперь, так как мне нужно попасть на самый ранний поезд, не могу ли я повидаться с сестрой?
— Я сама провожу вас к ней.
«Как она старается быть обворожительно любезной», — иронически подумал Крис, наблюдая за старшей сестрой, которая увивалась вокруг сдержанной и настороженной Жюли. Так человек, который ничего не смыслит в детях, пытается завоевать доверие робкого, запуганного и несчастного ребенка. Жюли была, по-видимому, более озадачена, чем обрадована этими неожиданными проявлениями заботливости, и старшая сестра, посуетившись без толку еще некоторое время, вскоре оставила их вдвоем.