Сущность зла
Шрифт:
– Мы попросим маму сделать бутерброды, возьмем воды, но немного: я не люблю писать в лесу, – она пояснила шепотом, – боюсь пауков.
– Пауки, – подхватил я, чуть ли не тая от нежности, – фу, гадость.
– Да, гадость. Мы пойдем отсюда, – Клара ткнула пальчиком в карту, – свернем сюда, видишь? Здесь есть маленькое озеро. Может быть, на нем уже лед.
– Может быть…
– И мы увидим замороженных рыбок?
– Возможно, пару штук.
– А потом вернемся домой. И ты будешь опять смотреть на лужайку. Тебе так интересно смотреть на лужайку, папа?
Я обнял ее. Крепко обнял.
Пять
Так начались наши прогулки. Каждый вечер Клара усаживалась ко мне на колени с путеводителем в руках, и мы намечали какую-нибудь экскурсию.
Ласковая, теплая осень, наши прогулки, а главное, общество Клары, которая болтала без умолку, буквально забрасывая меня словами, действовали лучше любого психотропного препарата.
Кошмары все еще снились, и порой шелест приковывал меня к месту, но это случалось все реже и реже. Мне удавалось даже отвечать по электронной почте на вопросы Майка: он тем временем вернулся в Нью-Йорк и занялся монтажом фильма «Во чреве Бестии». Пусть я наотрез отказывался просмотреть хотя бы один фрагмент, зато охотно и с удовольствием давал советы. Мне это шло на пользу: я снова чувствовал себя живым. Я хотел поправиться. Мир Б, в котором я был трупом, больше не привлекал меня. Ведь тот мир не был реальным. Нравится мне это или нет, но я выжил.
Белокурая девчушка пяти лет от роду дала мне это понять.
Октябрь уже подходил к концу, когда Клара, вместо того чтобы, как обычно, водить пальчиком по путеводителю, уселась ко мне на колени и с серьезным видом заглянула в лицо, сделав большие глаза.
– Я хочу кое-кого навестить.
С театральным размахом я обернулся к Аннелизе, которая читала книгу, свернувшись на диване, подогнув под себя длинные точеные ноги, и спросил:
– Есть что-то такое, в курсе чего должен быть покорный слуга?
– В каком плане?
– В таком плане, в каком всякий уважающий себя отец должен быть осведомлен.
Я услышал, как Клара захихикала: уж больно потешно я выражался. Такую манеру изъясняться я называл «Чарли, дворецкий в английском доме». Остротой ума дочка явно пошла в мать.
– Объясняюсь. Наша первородная дочь, Клара Сэлинджер, здесь присутствующая, пяти лет, я подчеркиваю: пяти, только что выразила желание навестить кое-кого из знакомых. Полагаешь ли ты, что речь идет о Роберто, сыне Мартина?
– Он слег со скарлатиной.
– Тогда, может быть, под «кое-кем», местоимением неопределенным, а значит, нейтральным, наша дщерь подразумевает Элизабет? Эту милую, симпатичную девчушку, которую однажды от души стошнило на брюки покорного слуги?
Аннелизе захлопнула книгу, уже не в силах сдерживать веселость.
– Боюсь, между Кларой и Элизабет возникли небольшие разногласия.
– Прекратите вы, оба! – рассердилась Клара. – Не люблю, когда вы надо мной смеетесь.
При взгляде на ее огорченное личико мы неудержимо расхохотались.
– Прости, солнышко. Вот только… я правильно расслышал? Ты хочешь кое-кого навестить? И кто же это?
– Друг.
– Друг?
– Его зовут Йоди.
– Что за имя такое – Йоди? – растерялся я.
– Йоди очень хороший. И очень старый, –
– Шесть нелицеприятных букв: «старый».
– Что значит «нелицеприятный»?
Ответила Аннелизе:
– «Нелицеприятный» значит немного обидный. По-немецки Empfindlish. – Мы упорно стремились к тому, чтобы Клара, подрастая, осваивала три языка, на которых говорили ее родители. – По-английски…
– Susceptible, – закончил я за нее.
После долгой паузы Клара изрекла:
– Четырнадцать. Четырнадцать букв, папа!
– Потрясающе. Но ты мне хотела рассказать о Йоди.
– Если хочешь, я тебе его покажу.
– У тебя есть фотография?
Вместо ответа Клара юркнула к себе в комнату и скоро вернулась, хотя мы с Аннелизе успели обменяться недоуменными взглядами.
– Вот Йоди. Правда прелесть? – спросила Клара, протягивая мне книгу.
Йоди был окаменелостью. Аммонитом, если точнее.
– Мы пойдем навестить его, папа?
– С удовольствием; кто знает, сколько всего он повидал за… – я прочел подпись под иллюстрацией, – двести восемьдесят миллионов лет. Но где же нам искать нашего нового друга?
Ответила Аннелизе, которую все это забавляло:
– Я знаю где. На Блеттербахе.
– Ради бога, что это за Блеттербах такой?
И Аннелизе, и Клара уставились на меня так, будто я задал самый дурацкий в мире вопрос. И были правы. Дело в том, что вещи, особенно находящиеся прямо перед носом, обычно ускользают от меня. Уж так я устроен.
Блеттербах был вокруг нас, привлекал туристов, выкачивая из них средства и переливая их в вены местных общин. Не только Зибенхоха, который получал наибольшую выгоду от этого денежного оборота, поскольку находился в двух шагах от Туристического центра, но и таких селений, как Альдино (по-немецки Альдейн), Салорно (по-немецки Салурн), Чембра и Кавалезе (эти два, располагаясь вблизи Тренто, избежали двойного наименования), Ора (это, напротив, принадлежит к провинции Больцано, следовательно, носит также имя Ауэр), Нова-Поненте (Дейчнофен), Нова-Леванте (Вельшнофен) и прочих крохотных скоплений домишек и церквушек (на местном диалокте Hittlen und Kirchln).
Территория вокруг Зибенхоха, около шести тысяч гектаров лесов, рощиц и скал, входит в природный заповедник Монте-Корно. В центре заповедной зоны, под самой горой Монте-Корно, то есть Корно-Бьянко (Вейссхорн по-немецки), имеется каньон длиной восемь километров и глубиной более четырехсот метров.
Там струится поток, давший каньону имя: Блеттербах.
Камень, из которого сложены местные горы (да и все Доломиты), представляет собой своеобразное сочетание углекислой соли кальция и магния, смесь эта очень хрупкая, и сквозь такую непрочную породу воды потока пробили ущелье, явив на свет целые тонны окаменелостей. Блеттербах – не просто ущелье. Блеттербах – настоящий фильм, документальный фильм под открытым небом, который начинал двести восемьдесят миллионов лет назад, в период, называемый пермским, и продолжается до триасового, охватывая сто миллионов лет. От эпохи великого вымирания до эпохи огромных ящеров.