Суть острова
Шрифт:
– Да.
– Ты никогда не мечтал стать гангстером?
– Ни за что! – я даже помотал головой для убедительности, чтобы не быть заподозрену в подобной мерзости, – а почему ты спрашиваешь?
– Так… типаж сходен. Впрочем, детективное агентство не может не наложить свой отпечаток.
В дверь деликатно поскреблись, и через пару секунд в щель просунулась курчавая голова «Энди Уорхола».
– Порядок.
– А… благодарю. – И голова скрылась.
– Ричард, вон там, в углу, под бумагой, должны лежать твои вещи. Парабеллум вернем позже, когда договоренности будут соблюдены, не из страха, просто в знак… в знак… чего-то там в знак, сам придумаешь. Ты не против?
– А что – от того, против я или нет… – Я поймал его взгляд, и под ложечкой у меня все задергалось… – Ты же сам спросил?
– Это был риторический вопрос, коих следует избегать в серьезном разговоре, поэтому – да, моя вина,
«Есть в твоем папаше душок, есть…» – Надо же, меня он этим блатным комплиментом не удостоил.
Первое, что я сделал, сев за руль, это включил зажигание. А второе – по трубке обзвонил всех задействованных и объявил отбой по всей линии. Кохену даже пришлось сказать условные слова, чтобы он убедился в добровольности моих распоряжений.
– Куда, пап?
– Ко мне, наверное… Езжай прямо, все прямо, там посмотрим…
Вижу, отец слегка отрешен, но вполне адекватен, спокоен даже… Спрошу.
– Как же они нас отпустили, пап? Дорого тебе это встало?
– Не знаю пока.
– Звонить будешь? Заявления писать?
– Нет. – Отец аж сморщился… И вздохнул, что, мол, бесполезно жаловаться, только хуже выйдет. Это хорошо, поскольку я был убежден в этой бесполезности.
– Угу, я как раз хотел тебе это сказать. Ты, пап, даже не представляешь… Я-то примерно понял расклады. – Отец отстраненно смотрит в окно, а уши все равно в мою сторону развернуты… Понимает, что нас прослушивать могут.
– И что?
– Практически безвыходная ситуация – если бодаться с ними. Но я могу попробовать…
Отец мне возразил, я ему что-то сказал… Попробовать… Он ведь все понимает, что пробы к результату не приведут… Дальше мы с ним выяснили, что внешне вся операция прикрыта гораздо более, чем благопристойно, потому что в ней будут принимать участие солиднейшие и безупречные во всех отношениях банки и адвокатские конторы. Я возьми, да и спроси, понарошку, не всерьез, – а чего, мол, он тогда упирается, в таких белейших интерьерах? Отец вместо ответа только головой трясет: он категорически никого не желает видеть в своем личном бизнесе, ни белых, ни черных… вдруг подобрался и аж в крик:
– Стой!
Я по тормозам. У меня – и то нервишки подрагивают после сегодняшнего дня, а отцу и вовсе крышу в сторону отвезло: чем-то не понравился ему бродяга у дороги. То ли палец средний нам показал, то ли плюнул в нашу сторону… Папаша хватает, что в руку попалось – и вон из мотора! А в руке у него жезл, с помощью которого Яблонски исполняет в походных условиях функции мажордома. Подбежал папаша к бродяге, да как врежет тому меж ушей, раз и второй… Тот кувырк в канаву… Вернулся, весь еще дышит тяжело, а – вроде как успокоился, сбросил пар, чуть ли ни повеселел. Помогло – значит, хорошо, я бы тоже сейчас кому-нибудь впечатал со всей души… тех двоих еще бы разок избил, например…
– Ты, – говорит, – Яну ничего насчет сегодняшнего дня не рассказывай…
– Ладно, – говорю, – не буду.
Отец, прав, что не хочет никого посвящать в этот пережитый нами кошмар. Яблонски узнает со временем подробности, а сегодня не стоит волновать старика. Лучше я его в шахматишки приму, дрожь в пальцах приуспокою. И спазмы в солнечном сплетении…
– Папа, – говорю, – мы все еще к тебе едем?
Оказалось – да, к нему, и до глубокой ночи, и даже с ночевкой. И это было великим благом для меня, иначе бы я сгорел огнем от дурных воспоминаний.
Глава четырнадцатая,
в которой автор утверждает, что История не повторяется, она заикается иногда
Вспомнил я Энди Уорхола, именем которого назвался порученец таинственного урки Стивена, гангстер, «наехавший» на моего отца, совершенно случайно вспомнил, хотя и закономерно, что вспомнил именно я! Это дизайнер был такой, родом то ли из Штатов, то ли из Англии, разработал знаменитый логотип для Роллингов: красный язык, торчащий из толстых красных, явно Джаггеровских, губ. И все равно во всем этом есть определенная загадка: ну ладно я, который вдоль и поперек Роллингами интересуется, а этот… Стивен из блатного мира, он-то откуда мог знать про некоего Энди Уорхола??? Или это просто совпадение, какие сплошь и рядом бывают на свете?
Кто-то когда-то выразился в том смысле, что архитектура – окоченевшая музыка… Может быть, я не архитектор и не музыкант, но мне нравится, как выглядит дом, в котором живет мой отец, а больше того – его жилище в этом доме. Что значит – большие деньги, потраченные грамотно! Высокие потолки дают ощущение открытого пространства, по-дневному светлого и в самый пасмурный день, все запахи в доме – приятны и ненавязчивы, стекла в огромнейших окнах чисты, прозрачны и практически не искажают очертания наблюдаемых предметов и видов, даже на дальней перспективе. Мебель, полы, умывальники, шторы, портьеры, ковры, телевизоры – все в этом доме по руке и под рукой, когда надобно. Зеркала – по качеству еще выше, чем оконные стекла, если только это возможно. Куда девается табачный дым, который мой отец производит в фабричных количествах? Его нет, а легкий запах дорогого табака – не раздражает и воспринимается, скорее, как часть «парфюмного» интерьера. Комната для пинг-понга – пожалуйста, биллиардная – хоть не выходи оттуда! Кроватей в доме – квартирой это гигантское жилищное чудо-юдо язык не поворачивается назвать – штук пять, и все двуспальные. Кроме одной. В одном из дальних углов одной из комнат, предназначенной, если судить по интерьеру, для медленных танцев с последующим развратом, есть тайная дверца. Отец два раза позволял мне зайти за эту дверцу, в святая святых, где даже Яблонски имеет право бывать, но не может ничего трогать без специального разрешения отца. Это – кабинет… или не кабинет… Я бы сказал – нора, да не хорошо так говорить в сторону папахена, пусть даже и за глаза. Это комнатка, единственная с низким потолком, наверняка искусственно поставленном в метрах двух с половиной от пола, общей площадью – квадратов десять, вряд ли больше. Всей мебели в ней – стол, один стул, узкая железная кровать, дешевыми тряпками застеленная. Лампочка на голом проводе, стоваттная, матовая, без абажура, линолеум на полу, стены в газетных обоях, то есть – без обоев вовсе: на голые стены налеплены развороты газет. Плохо побеленный потолок, электрический водогрей в форме чайника, литра на полтора… По-моему – я ничего не забыл в описании. Окон в комнатке нет, на столе шариковая ручка и толстая тетрадка в ледериновой обложке, мы такие в школе – «общими» называли.
На самом деле, несмотря на внешнее убожество, все в комнате сделано весьма прочно (я специально попытался стул расшатать) и удобно для очистки от пыли и грязи, но убирает, вытирает, подметает в комнате лично отец, и только он. Здесь он скрывается от мира и думает… Хрустальную пепельницу приносит и уносит самолично, она – не часть комнаты, потому что отец старается не курить в ней, даже когда уходит туда спать. Дверь в сие святилище закрывается на ключ, которых всего два: основной у отца и запасной у Яблонски. Никаких тайников и сейфов в нем нет, никаких иных секретов, кроме самой склонности к подобным странностям – нет. Чудак, право слово, но в последнее время я стал лучше его понимать, и по данному пунктику – в том числе. Женщины вокруг отца так бы и вились хищными стаями, если бы он не был столь сдержан и аккуратен в связях, но богатство не вскружило ему голову и не сделало расточителем: проституток он игнорирует, а добропорядочных женщин и девиц предпочитает арендовать, нежели вступать с ними в дополнительное, помимо секса, общение… Говорит, что такой стиль – гораздо менее затратен для нервов и кошелька. Про отцовских женщин мне Яблонски сплетничает, предварительно выяснив, что я отношусь к этому благодушно, без осуждения. Жилище, повторяю, роскошное, вполне на уровне того, что я видел у Чила и Ванды, но Яблонски постоянно упрекает отца в скупердяйстве и неумении жить на широкую ногу. «Такие-то интерьеры, Сигорд, и я бы мог себе позволить, а вам уже должно быть стыдно в них… – Перед кем это мне должно быть стыдно? – Хотя бы перед вашим сыном… и перед обществом! – Чихать я хотел на общество. Коли „и ты можешь себе позволить“ – отчего не позволяешь, только меня пилить горазд? Завел себе мажордома на свою голову. Правильно говорят: каждый жрец – надзиратель за богом своим. Давай, махнемся квартирами, я не против. – Но я против, а вы демагог! Вы хотя бы обо мне – подумали, о моем статусе мажордома, раз уж вы о нем упомянули, каково мне здесь ютиться!? – Блаженны ленивые, ибо им и так сойдет. – Вот, вот где сами-то проговорились: кто из нас – ленивый, кто? – Слушай, Ян, не доставал бы ты меня, а? Я в имение езжу? – езжу. Офорт рембрандтовский купили? – купили. Где он, кстати? Здесь, или… – В вашей спальне висит, уже третью неделю! – Не кипятись так, Яблонски, ну давай, я тебе ферзя фору дам – авось – размочишь „сухаря“… – Мне ваших подачек не надо! Давайте еще одну, без ладьи. Потом ужин."
Яблонски бдительно смотрит, чтобы весь ужин, обязательно включающий в себя овощной салатик трех видов, фруктовый салатик трех видов, рыбу либо нежирное мясо трех видов, проходил по всем правилам хорошего тона, и только к чаепитию позволяет хозяину дома и его сыну, то есть мне, расслабиться, пить и есть по-плебейски, вне этикета. Да и сам отставляет в сторону посох и с аппетитом вливается в нашу маленькую компанию. Но не раньше, чем отпустит или выпроводит подальше от столовой Алису и Анджело.