Суть острова
Шрифт:
Фуэнтосу, который бил его ногами и дубинкой, который хотел сосватать ему «грабежную» статью с отягчающими… Но сын, конечно же, прав и сделал все что мог в этой ситуации и денег не пожалел…
– Да садись, не бойся! Это специальная обивка, не пачкается. И вообще не важно, не каждый день видимся. Тебе куда? Не возражаешь, я включу музыку?
«Тебе куда?»… Господи, Боже милостивый! Провалиться мне сквозь землю, если я знаю, что на это сказать! «К тебе домой, сынок. Отпраздновать освобождение из узилища, обезьянником прозываемого…» «Тебе куда…» Вопрос благополучного человека, которому всегда есть куда ехать, с работы ли, из дома… А может он таким образом намекает, что на сегодня встреча родственников завершается… Скажет сейчас, что у него срочное дело…
– Может, ко мне поедем? Отдохнешь, переоденешься, а то в таком виде тебя опять подметут? Моих сегодня до вечера не будет: Шонна сразу же после школы их забирает и…
– Не могу, сынок. Высади меня где-нибудь около парка, если нетрудно, а дальше я сам доберусь.
– Пап, да нельзя тебе в таком кошмарном прикиде, давай лучше…
– Можно. Мне теперь все можно. Ты… хороший сын и я тебя… тобой… Высади, прошу. Вот здесь, немедля.
Человек одолел слезы и заставил свой голос звучать твердо, упрямо, как когда-то, когда он еще был главой своей маленькой семьи. И сын послушался его, крутанул руль вправо, влево, тормоз – все это четко, впритирку к поребрику и соседним моторам.
– Денег дать, пап?
– Нет. Спасибо, нет.
– А все же возьми. У меня только сотня из свободных осталась, потому что надо еще заправиться… Возьми, ради меня возьми, чтобы мне спокойнее было тебя одного оставить. Телефоны ты вроде как помнишь. Да?
Человек вместо ответа смял рукой новенькую жесткую бумажку и сунул ее в правый передний карман джинсов, в котором точно не было ни одной дырки. Слезы опять подступили к самым ресницам; человек повернулся и пошел, понимая, что любая попытка сказать хоть что-нибудь продолжится его рыданиями и общением с сыном – необходимостью, равно тягостной для обоих. Ему было все равно куда идти, но выбрал он направление противоположное тому, по которому они с сыном ехали… Шагов через сто он решился, наконец и оглянулся: уехал.
Мост через узенький речной рукав вел на остров, в Центральный Парк, где за вход по выходным взимали плату, а в будние дни пускали бесплатно. Сегодня была среда и не было причин останавливать человека, не пускать, каков бы он ни был, а все равно он боялся, потому что привык бояться людей в униформе. Вот и сейчас охранник на входе ткнул его неодобрительным взглядом, но пропустил, не цепляясь, поленился покидать нагретое предвечерним солнышком помещение.
Когда-то давно прогулки по этому парку и дальше, еще через мост, в Морской парк, были человеку в удовольствие, там он с друзьями «клеил» девушек, потом гулял с той, кто стала матерью его детей, потом… Это было в прошлой жизни, а сейчас человеку предстояло идти на юг, через мосты и парки, далеко, до его нынешнего пристанища, где на чердаке его ждут постель, зеркало, сквозняки и похмельное утро. Сын и впрямь, видимо, собирался привезти его к себе, в гости, вот и завез далеко. И не подумал, каково ему будет обратно добираться. Ах, да, ведь у него деньги есть… Но человек не собирался вытаскивать сотенную в общественном транспорте, мало ли… Не велик барон, дойдет. И надо обязательно выпить… Знобит так, что и солнце не помогает, а еще снег в ботинки набился, потому что надо только по дорожкам, а не напрямик… Купит себе такого же коньяку, не хуже, впрочем, какая разница, хоть из крашеных опилок, лишь бы градусы были настоящие… А сколько еще идти… Человек остановился в испуге, хлопнул себя по правому карману, не почувствовал ничего, стал запихивать туда негнущуюся клешню… Есть, вот она: человек бережно, насколько позволяли озябшие пальцы, расправил светло-коричневую бумажку: сто талеров, неделя беззаботной жизни. Можно даже что-нибудь из одежды купить и детям позвонить из автомата, да поговорить минут несколько… Но человек знал, что ничего такого этакого не будет, ни покупки одежды, ни пятизвездочного коньяка – только необходимое, сиречь «халка» и, может быть, что-нибудь заесть. Хорошо, если никто на хвост не сядет, а с другой стороны уже и некому. Ниггер при «буфете»,
Однако, не в шутку потряхивало похмельным отходняком и стылыми сумерками. Человек шел и шел, по расчищенным дорожкам и остаткам сугробов, увязая то и дело в мелкой октябрьской грязи; давно уже утратив представление о том, сколько времени он в пути, и сколько осталось… Парк был пуст и гол, и черен: фонари на редких столбах светили через три на четвертый, а ночное небо оказалось сегодня без луны; разнокалиберные звезды рассыпались почти до самого горизонта в беспорядочные кучки и соцветия и только перемигивались, притворялись, что светят, а сами обманывали…
Бесполезно: я ведь помню со школьной еще программы, что все вы суть – солнца, которые от нашего, большого, очень далеко находитесь, в сотнях… и даже тысячах… этих…
Человек даже остановился, пытаясь припомнить слово, обозначающее межзвездные расстояния… Несколько световых лет составляют…
Не стоило бы останавливаться, сразу все заходило ходуном под дрянной одежонкой, колени и живот…
Парсек! Все-таки вспомнил он его, и надо срочно идти дальше. В аптеку он может и не успеть и, видимо, не успеет, поэтому придется пить «фабричное». Ну и ладно, здоровью будет больше пользы… Мост.
Погоди-ка… Он ведь только что переходил через мост… И до этого еще один… И до него переходил… Человека поразил внезапный испуг, что он заблудился и вообще бредет неведомо куда; он повернулся спиной к ветру, вытер рукавом слезящиеся глаза, проморгал их… Фу, черт, все правильно: это Спортивный мост, а это стадионы… Большая часть пути пройдена, но шагать еще и шагать. Подобравшийся поближе ветер вдруг с разбега жестоко хлестнул ему по левой щеке ледяной крошкой с дождем, ударился в парапет, развернулся и с визгом вцепился в правую. Человек, вскрикнул, выплеснул руки из карманов и устоял-таки на ногах. Дыхания не хватало – бежать, но он обхватил себя руками поперек туловища и засеменил затылком вперед, пытаясь удержать, не дать ледяным струям выхватить из под рук и пожрать последние лоскуточки тепла – главное, мост перейти, меж домами не так дует…
Дуло и меж домами. Короткий проспект полз навстречу нехотя, вихляясь, подставлял под ноги то сугробец, насквозь пропитанный водою, то лужу, припорошенную грузным серым полуснегом-полуградом; ноги словно бы и сами согрелись, устав от многочасового ледяного компресса, – человек перестал чувствовать ступни… Отрежут и черт с ними. Вот лечь и уснуть, и не холодно, кстати… Прямо тут и лечь… Человек остановился возле зарешеченной по ночному времени арки двора, посмотрел на замок – нет, заперто… Ноги сами подогнулись… И светло, и тепло, и подснежников целая поляна… Нет! Он так и умрет, если лечь, а идти и недалеко, и в кармане у него сотня, а на чердаке его ждет постель, а до постели удовольствие, а наутро опять же опохмелка и беззаботный день, который уже будет четверг. Один шажок, вот так… Два шажка, да три шажка… За маму, за папу, за бабушку… Ноги послушались и захромали, куда им было велено.
Подслеповатая октябрьская ночь, поняв, что фокус не удался, перестала притворяться весенним солнышком, зацепилась за ноги на ощупь и бешеной каруселью сомкнулась вокруг человека, завыла в полный голос: «собью, убью, коконом завью!» Мелкая ледяная дробь так и норовила залезть под веки, ослепить, ветер беспорядочно пинал в бока и спину, а человек все шел и шел, брел и брел, ковылял и ковылял…
– Жив… Видишь, плачет даже…
– Тут заплачешь… Квартальных позвать, что ли, или скорую вызвать?…
– Не надо никого звать. Как будет у тебя своя смена – делай что хочешь, а в мою – не командуй, молода еще. Видишь, и он говорит – «не надо». Дед, слышишь, дедуля, ты как?
– Нормально, доченька… Просто замерз малехо. – Жирное участливое лицо скакнуло куда-то под потолок, к мутно-белому плафону. – Тиля, ну-ка, принеси кипяточку с сахаром. Возьми стакан в моей тумбочке и посмотри, чтобы не очень горячо было, а то дед замерз, да тут еще и обожжется… Заварка холодная, ты ее немного добавь.