Суть вещи
Шрифт:
– Придержи пока статистику. Получается, я педофил и об этом тебе рассказали вещи, верно?
– Совершенно верно!
Наконец-то до него дошло! Лиза испытывает облегчение.
– Но ведь ты хорошо работаешь, Лиза, так?
Лиза снова морщится – она не понимает, чего он от нее добивается. Но говорит как есть:
– Да, Лиза очень хорошо работает.
– И ты, конечно, убрала с моего стола и пятна, и волоски? Презервативы выкинула, разумеется, – так? К чему такое хранить? И простыни – ведь ты выбрасываешь то, что невозможно отстирать? А остальное отстирывает химчистка, и ты за этим следишь? Или ты вдруг разленилась?!
– Как это – разленилась? – удивляется Лиза. – Конечно, Лиза сразу все убирает и моет. А некоторые простыни нельзя отстирать, приходится
– Это значит… Знаешь, что это значит, Лиза?
Лиза ничего не понимает, она совсем запуталась.
Ей странно, что Владимир Сергеевич не испуган: он даже не сердится, а отчего-то улыбается.
Лиза вдруг вспоминает. Какой это был эпизод? Тысяча сто двадцать третий, точно. Она сидит на последнем ряду высоченной аудитории-амфитеатра и быстро записывает в тетрадь цифры, которые выскальзывают из-под руки профессора и приземляются на доску.
Время от времени от ее головы, плеч и груди отскакивают небольшие бумажные шарики и падают на парту и на пол вокруг нее. После каждого очередного попадания по рядам прокатывается сдавленное хихиканье, а ее ручка пугается и вздрагивает: все страницы испещрены росчерками поверх ровных рядов цифр, так что ей потом приходится переписывать всё в специальную домашнюю тетрадь.
Но если отвлечься от этой необходимости, которая помогает, кстати, находить ошибки в рассуждениях профессора, то в происходящем даже можно найти красоту – как будто град прошел прямо над Лизой, и теперь вся парта усеяна неровными белыми зернами. И если бы не смех вокруг, который сбивает ее с толку, можно было бы мириться с этим и дальше…
Она не знает, что он хочет сказать. Она мотает головой.
– Это значит, детка, что ничего не было, – говорит он.
– Как это – “не было”? Вы не сознаетесь?
– А в чем я должен сознаться? Что у меня работает добросовестная девушка? Что она идеально делает уборку? – Владимир Сергеевич снова усаживается, откидывается на спинку кресла и смеется – будто рассыпает голубые электрические искры. И искры эти, как белые бумажные шарики, ложатся вокруг Лизы и замирают.
– Но вы… Но мальчики…
– А что “мальчики”? Тебе кто-то что-то обо мне рассказывал? Кто-то – кроме вещей?
– Нет, – шепчет Лиза.
– Очень советую ни с кем больше об этом не говорить, детка. Беседовать с вещами – нехороший симптом. Все догадаются, что ты сумасшедшая, понимаешь? И надолго укатают на Банную гору, в ПНД. – Владимир Сергеевич так певуче выводит это “пээндэ”, что Лизе на секунду кажется, что это какая-то прекрасная страна, куда ей очень нужно. Владимиру Сергеевичу, наверное, тоже приятно, потому что он с удовольствием выпевает еще раз: – Да, в ПНД. Где тебе самое место, ей-богу. Потому что ты совершенно ничего не можешь доказать и плетешь всякую чушь, придумываешь всякие ужасы. Я бы и сам этим занялся. Спровадил бы тебя. Раскачать-то тебя несложно, а потом оп – и скорая. Но, понимаешь ли, мне ужасно лень. Да и прием вот-вот. А со скорыми всегда неоправданно много возни. Так что считай, что тебе сегодня повезло. Но когда тебя госпитализируют – а это непременно, непременно произойдет, – я велю Ясе послать цветов твоей бабушке. Потому что именно бабушка тебя в диспансер-то и уложит, вот увидишь. А теперь ты, конечно, уволена. Отправляйся, собирай свои вещички и уматывай. Опасаться тебя глупо, но в своем доме я тебя больше не потерплю. А если решишь снова побеспокоить своими идиотскими домыслами полицию, вспомни, что на Банной горе не только ПНД, но и кладбище. Ляжете там с бабушкой гробик к гробику. Не таких обламывал.
Владимир Сергеевич заносит ручку над очередным листом бумаги.
– Лизу вообще-то Яся Васильевна нанимала, – говорит Лиза.
Бабушка всегда говорит ей: “Старайся постоять за себя!”
– Хм-м, а ведь и верно. Жаль Ясю: мало ей проблем с Федькой-идиотом, еще ищи теперь новую прислугу. – Его ручка снова замирает над бумагой, раздумывая над следующим словом.
– Уборщицу. Лиза не прислуга. Уборщица.
– Да-да, конечно-конечно. У тебя достоинство. А ты хоть понимаешь, почему ты работу
Лиза стоит и слушает звон своих браслетов; он звучит все громче.
– И для вашей заодно, да? – еле слышно говорит она.
Владимир Сергеевич вдруг вскакивает. Его лицо покрывается противными багровыми пятнами:
– Да если бы не Яськино упорство, дурацкая эта упертость, я бы давно Федьку в спецучреждение спровадил, а то на нее уже без слез не взглянешь, совсем себя запустила: “Федечка, Федечка!” А Федечка мало того что идиот, с которого нельзя глаз спускать ни днем ни ночью, так еще и орет постоянно, а кому понравится такой аттракцион? “Больной ребенок профессора Дервиента!” “А отчего вы, профессор, сыну не поможете?” Приходится отбрехиваться: “Этика врачебная запрещает. Его наблюдают лучшие специалисты.” Я же не могу клиентам объяснять каждый раз, что его лечить бесполезно! Что это просто генетический мусор! Что бы там она себе ни думала, ему совершенно все равно, где находиться: дома с мамочкой или в больничке. А потом бы – бац, и госпитальная инфекция какая-нибудь. И Яська вся горюет, а я бы ее утешил – собачку бы ей завел. Сейчас нельзя собачку, Федька ей голову открутит и сам же орать будет. А не стало бы Федьки, можно было бы и собачку. Но теперь ни собачки, ни прислуги, потому что прислуга сошла с ума окончательно. Городит всякую ерунду, полицию зовет. Чтоб ты знала, бывали и поздоровее люди – репутацию мою очернить пытались, клиентов меня пытались лишить. И знаешь что?
– Что? – немедленно отзывается Лиза, каменея внутри.
– А то, что ничего путного из этих попыток никогда не выходило, – хохочет Владимир Сергеевич, сжимая и разжимая кулаки в карманах брюк. – А правдолюбы эти бесстрашные отправлялись туда, куда им и дорога.
– А куда им дорога? – заинтересованно спрашивает Лиза.
– Туда же, куда всем этим зайцам! Всем этим сладким зайчикам со спастикой! Туда же, куда и тебе! На Банную гору вам всем дорога! В оградки с крестами! – вдруг кричит Владимир Сергеевич. – Я, такие как мы, мы медведи – понимаешь? Мы – тьфу, какая пошлость, но лучше не скажешь! – мы санитары леса! И выживают в этом лесу только сильные зайцы! Зайцы-бойцы! Они вырастают и становятся нашими соратниками-медведями, становятся бок о бок с нами! А остальным не место в нормальном обществе, поняла? Тебе не место! И Федьке тоже, чтоб ты не подумала, что я лично против тебя что-то имею. И вы оба очень скоро отправитесь, куда и положено.
– То есть на Банную гору? – уточняет Лиза.
– Например, на Банную гору, – серовато соглашается Владимир Сергеевич, внезапно усевшись и уже дописывая что-то.
– А каким образом Лиза с Федечкой туда отправятся, если не хотят? – настойчиво спрашивает Лиза.
– А совершенно неважно, чего хотят Лиза с Федечкой! Важно, чего хочу я и чего хотят другие нормальные люди. – Владимир Сергеевич снова отвлекается от записей. – И когда мы скажем, что ваше место – в психушке, кто посмеет нам возразить? Кто скажет слово против?
– Вещи! Они всегда будут на Лизиной стороне!
– Послушай, что ты несешь, Лиза. – Владимир Сергеевич трет лоб, смешно шевелит нижней челюстью – влево-вправо, влево-вправо. – “Вещи нам помогут!” Они что, устроят акцию протеста? Подпишут петицию? Выступят в суде? Это же бред, Лиза.
– В суде – выступят, – вдруг говорит Лиза, стараясь придать голосу больше уверенности.
– Положим, они бы могли, – вдруг соглашается Владимир Сергеевич. – Но ты, умница, их отмыла, отчистила, а самые важные вообще выбросила, так что оставшимся больше нечего сказать. Они преспокойненько соврут, и делу край.