Суть времени. Том 1
Шрифт:
У них с женой двое детей. Через какое-то время сын его привел в эту квартиру жену, а дочь привела мужа, родились дети. В двухкомнатной квартире оказались три семьи. Теперь другу надо купить еще две квартиры, пусть дешевые, для сына и для дочери. Для этого нужна сумма, превышающая полмиллиона долларов, которую этот человек уже никогда не получит.
Значит, оказалось, что проиграло не 90% населения, а 95%, а возможно, и больше. Непонятно, где группа, которая по чечевичной похлебке выиграла? Она очень мала.
Любая революция, для того чтобы сделать реставрацию необратимой, осуществляет очень простые
Теперь я хочу спросить: что даже в плане чечевичной похлебки дала последняя в России социальная трансформация? Вот что? Говорят, что она дала право ездить за рубеж. Кому? В передаче «Суд времени» выступала педагог из Томска. Она получает 8000 рублей. Восемь тысяч! Она не может съездить даже в Омск из Томска. Когда ее пригласили в Москву, для нее эта поездка как сон была, как абсолютно фантастическая возможность. Она может поехать заграницу? В Париж? В Лувр? Не смешите людей! Про кого вы говорите? Про себя? Так сколько таких? Я могу ездить по миру, и я езжу по миру, но я принадлежу примерно к 3% наших сограждан, которые никоим образом не могут говорить от лица других.
Что еще получили эти люди? Что? Открытую социальную перспективу? Какую? Что получили ученые, инженеры, педагоги, то есть группы, которые в любой стране мира, включая Египет и чуть ли не Анголу, все равно живут лучше остальных? Они получили счастье, эти группы, которые сами волокли на себе всю эту перестройку? Они получили «счастье» жить хуже других! Заведомо хуже! И они знают про это. Удар был нанесен по ним.
И после этого мы говорим о модернизации? Мы будем создавать отдельные точки, твердо зная, что мы недофинансировали науку, образование, инженерный комплекс раз в 10–12? О чем мы говорим? О каких приобретениях? Для кого? Для людей, которые раньше хоть по стране могли ездить, а теперь из Томска в Москву не могут приехать? Для кого?
Люди это постепенно осознают. Это осознание рождает недовольство. Очень мягкое, вялое, беспомощное, но массовое! Это недовольство носит сугубо социальный характер. Оно связано с тем, что ясно: взамен советского X получили меньше, а получат еще меньше, чем было. И теперь становится ясно, что в принципе надо было бы обсудить научно, но когда-нибудь в другой раз: что такое общественные фонды потребления? Сколько же реально из общественных фондов потребления получал советский человек? Мои расчеты могут быть неточными, и я знаю, что многих они глубоко возмутят, но я-то считаю, что советский человек из общественных фондов потребления получал, переводя на современные деньги, не меньше 3000 долларов в месяц. Можно обойтись без общественных фондов? В каком-то смысле можно. Ну, тогда отдайте это, а не выдумывайте какой-то фантастический прожиточный минимум, очень напоминающий цифры из Освенцима. Какие-то
Общественные фонды потребления — это и был социализм. Реальный, живой, грубый и неловкий, но он был. Советское предприятие, о котором много говорили и которое хаяли, как только могли, ведь было не только предприятием. Там были профилактории, санатории, пионерлагеря, какие-нибудь подшефные совхозы, там строилось жилье. Это был очень сложный социальный организм. Когда его уничтожали, этот организм сопротивлялся все 90-е годы. Все 90-е годы красные директора, которые уже встали на путь приватизации, больше всего боялись, что будет утрачена социалка. Любой ценой пытались ее сохранить. Как только это исчезло, о чем говорит бюджет? Бюджет ни о чем не говорит.
Вопрос же не в бюджетной сфере, вопрос в этой гигантской производственной сфере, которая охватывала всю страну. В стране был определенный материальный уклад. Конечно же, мне лично ближе не материальный уклад, а нечто другое. Я, например, аскетизм советский очень даже ценил. Я никогда не понимал, почему разных шмоток должно быть бесконечное количество и они должны быть в каком-то невероятном числе видов, разновидностей, почему от барахла все должно ломиться. Ну, есть несколько костюмов, три — четыре пальто — и достаточно. Тебе они не нравятся? Пойди к портному. Да, это будет чуть-чуть подороже, но ведь чуть-чуть.
Мне нравилось то, что в районе улицы Чернышевского, где я жил, было четыре кинотеатра, и в каждом из них шли какие-то фильмы, между прочим, иногда далеко не плохие. Да, там было меньше, чем теперь, кафе, но я никогда не понимал, почему все надо превратить в такое место, где кто-то непрерывно жует? Жует и покупает, жует и покупает. Как можно все настолько «очечевичить»?! Мне это не нравится, но я не хочу навязывать свои взгляды остальным согражданам. Сограждане же отреагировали на уменьшение количества «чечевицы».
Но! Перед этим сограждане отказались от первородства, а человек, который отказался от первородства, сломан! Сломанный человек бороться за свое материальное благополучие не может, как и ни за что другое. Он сломан и потому обездвижен. Отсюда гигантский паралич социального действия. Александр Николаевич Яковлев, который говорил о сломанном хребте, знал толк в метафорах. Он выбрал точную метафору. Существо с переломанным хребтом не может рукой, сжатой в кулак, отразить атаку на него. Оно еле шевелится, а может быть, не шевелится вообще. Может быть, оно только мычит: «Мммммээээ, ммээ, мэ!». Оно говорит, это существо: «Не хочу!»
Но ведь этого недостаточно для того, чтобы сделать необратимое обратимым. Эту мистерию каждый из вас может лицезреть два раза в день — утром и вечером, когда он выдавливает из тюбика зубную пасту. Ее выдавить очень легко, но назад ее не засунешь.
Но главное-то заключается не в этом, а в том, что до тех пор, пока мы не обсудим проблему первородства, все негодования по поводу того, как уменьшается количество чечевицы, не стоят и ломаного гроша.
С одной стороны, это живая страшная трагедия огромного большинства наших сограждан. Это социальный нагнетаемый ад, в который их погружают.