Суть времени. Том 3
Шрифт:
Либо развитие есть то, чему мы поклоняемся, чем мы восторгаемся и к чему мы рвемся. Но только вся разница заключается в том, что русское развитие не есть Модерн, это именно альтернативное развитие (и к этому есть глубочайшие основания). И мы поклоняемся этому развитию и идем к нему, постигаем его тайну и движемся в эту сторону.
Либо надо проклясть развитие, приравнять его к Модерну, а потом отменить по причине русской непригодности к Модерну.
И тут получается, что в политической проекции все удивительно ясно, до обидного ясно. Против коммунизма и Советского Союза всегда воевали очень разные силы, как либеральные, так и консервативно белые. Эти силы всегда ненавидели друг друга — как по этническим,
Что уничтожить? Альтернативную концепцию развития, историческую, явленную вплоть до настоящего времени, извините, пожалуйста, только в одном — в советском коммунизме и ни в чем больше. Кого это не устраивает, я не виноват. Явлено исторически — не в теоретических доктринах, а как исторический факт — это только в советском коммунизме.
В этой практике — невероятно ценный опыт. Она не потому только драгоценна для русской души, что, если ее нет, значит, русские были идиотами, когда все это делали. Но, если они были идиотами тогда, значит, они были идиотами и перед этим, когда создавали Империю. Потому что от Империи родилась эта практика. И если они были идиотами в Империи, то они были идиотами всегда. Надо проклясть судьбу и умереть.
Значит, этот опыт безумно ценен не только для России. Он и для мира существует как ценный.
Человек потерял деньги, хлопает по двум карманам, кричит: «Нету, нету!» Ему говорят: «В третьем посмотри!» А он: «Боюсь. А вдруг и там нет?»
Так сейчас все человечество боится притронуться к этому «советскому карману» и понять, что там-то, может быть, — единственный шанс на решение не решаемых никак иначе проблем XXI века, шанс на альтернативное развитие. И этот шанс, эту логику борьбы развития с неразвитием мы обязаны обсудить ничуть не менее детально, чем то, какие именно угрозы территориальной целостности и нашему государству вырастают у нас на глазах. Потому что если мы это все фундаментально упустим, то, может, мы конкретные локальные угрозы как-то и преодолеем, но страну мы все равно не спасем.
Выпуск № 24. 12 июля 2011 года
Существуют крупные вызовы — жесткие, однозначные, очевидные, — по отношению к которым сознание мобилизуется быстро.
И существуют вызовы другого типа — рассеянные. Бывают такие болезни… например, рассеянный склероз. Это такие вызовы, при которых на некоторой доске расставлены точки: в одной клеточке — одна фигурка, в другой клеточке — другая.
И клеточки неоднозначные, и фигурки неоднозначные… и нужно просто, чтобы сложилась некая композиция. В тот момент, когда композиция складывается окончательно, наступает смерть. А до того как она сложится, ничего не наступает. В этом и заключается вся опасность.
Пока хотя бы в одной из всех этих клеточек не размещена должным образом фигурка (ее еще не поставили), организм ничего не ощущает. Он, может быть, чувствует некоторую усталость, какой-то неявный дискомфорт. Но это не то же самое, как если бы подошел к вам какой-нибудь громила и стукнул вас железной палкой по плечу. Если он не сломал вам при этом руку, то вы ему сразу же ответите кулаком в физиономию. Вам в этой ситуации все будет понятно. А если даже он руку сломал, вы постараетесь другой схватить какой-нибудь предмет и закатать ему в голову. Потому что вы понимаете, что он сейчас с вами тоже будет драться.
Это ситуации очевидные — ситуации жестких лобовых столкновений, классических, если можно так выразиться. К такой классической войне русское сознание прекрасно готово. Оно великолепно держит удар, оно просто терпит, оно при росте количества наносимых ударов не ломается, оно выдерживает болевой шок, оно каким-то образом способно защитить себя, оно копит энергию, скажем так, борьбы (или злобы — в данном случае слова не так важны). Наконец, оно переходит в контратаку и доделывает все до конца.
Мои друзья, занимающиеся историей войн, говорят, что немцы всегда что-то не доделывали до конца: останавливались где-нибудь в трех километрах от победной точки, иногда 200 метров не доползали, иногда не могли никак Волгу форсировать и так далее.
А русские доделывают все до конца. Они приходят в Берлин, ставят Красное знамя над Рейхстагом и вешают преступников, осуждая их на Нюрнбергском процессе. В этом случае все в порядке. И высшей классикой подобного типа поведения является Великая Отечественная война, она же Вторая мировая. При этом, если верить корреспонденту Te New York Times, русские должны быть лишены статуса (там это названо еще более отвратительно — «амплуа») жертвы-победителя в этой войне [25] . Но это отдельный вопрос.
25
http://www.inopressa.ru/article/24May2011/nytimes/kompromiss.html
Здесь я хотел бы разобрать другое — понятие классической войны. Это классика: вот он, враг; вот он, друг; вот он, фронт; вот они, страшные повреждения, которые враг тебе наносит; вот твое осознание того, что враг абсолютный; вот твоя консолидация с другими для борьбы с этим врагом («наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами»). Все. Это та идеальная война, к которой русские подготовлены столетиями, в которой они всегда показывали невероятно высокие качества, особенно когда были вдохновлены великой идеей.
Наступило время совершенно других войн — диффузных, рассеянных, в которых никогда не понятно, что значит та или иная фигурка (точка) в клеточке на доске, и почему ее туда поставили, и почему рядом с ней находится другая фигурка (в огороде бузина, в Киеве дядька), и какая связь между одним элементом этой композиции и другим (рис. 1).
Так вот, наступило время таких — композиционных, диффузных, интеллектуальных, изощренных — войн. Как мне лично кажется (я не готов отстаивать это утверждение и предлагаю рассмотреть его в качестве гипотезы), специально изобретенных во многом для того, чтобы победить именно русских. После того как во Второй мировой войне выяснилось, что в обычной классической войне их победить нельзя.
Фактически, это было учтено и сделано в ходе так называемой перестройки: к 1991 году Советский Союз распался — и ни один самолет не взлетел, ни один танк не двинулся, чтобы атаковать противника. Противник победил. Никсон называл это «победой без войны». Победа без войны — это победа в чем-то другом.
Что значит «без войны»? Если даже «холодной войны» нет, а есть что-то другое… Что же?
Это игра. Игра, когда фигуры расставляются по довольно сложной системе ячеек сложным образом. И когда они, в конечном итоге, будут расставлены так, что все фигурки окажутся на нужных местах, наступает смерть. А до этого ничего не наступает: нет противника — нет реакции. Как говорили мои друзья из спецназа: «Враг нас предал».