Суворов

Михайлов Олег Николаевич

Павел отвел глаза и запыхтел.

— Брось упражняться в подлости! — наконец картаво сказал он. — И Суворова я тебе, сударь, не отдам!

— Вы не так поняли меня, государь!.. — обиженно наклонил белобрысую голову Пален. — Я просто осмелился доложить вашему величеству, что Суворов слишком возмечтал. Едет и говорит: «Ничего, пускай подождут…»

На разводе император был рассеян и сильно гневался. Изволил кричать на командира Преображенского полка генерала Талызина: «Я из вас потемкинский дух вышибу! Щука умерла, да зубы живы!»

Его мучили сомнения, давно уже подогреваемые фон дер Паленом и другими немцами и полунемцами

из придворного окружения. Вспоминалось о намерении Суворова женить сына Аркадия на принцессе Саганской. Точно мало ему русских княжон и фрейлин! Раздражало нежелание полководца после разрыва с Веной отослать туда австрийский фельдмаршальский мундир и его просьбы выяснить через Иностранную коллегию, будет ли он получать пенсию за австрийский орден Марии Терезии. «Вот каков бессребреник!» — добавлял Пален.

А после развода и отдачи пароля начальник военно-походной канцелярии граф Ливен докладывал императору поступавшие донесения инспекторов, которые обращали внимание на то, что шаг в полках, возвращающихся на постоянные квартиры из-за границы, не соответствует установленному, что алебарды и офицерские эспантоны порублены и сожжены в Швейцарии, что у многих солдат обрезаны косы, что в боевых столкновениях применялся рассыпной строй, не указанный в уставе, что немало и других нарушений формы, к примеру, штиблеты заменены сапогами. Перед выходом к обеду и ужину, во время одевания, гардеробмейстер, простодушный Кутайсов, передавал императору неблагоприятные для Суворова соображения, нашептанные Ливеном, Паленом, голштинцами Штейнваром, Каннибахом, Линдерером…

В один из своих докладов в середине марта 1800 года Пален вдруг замялся.

— Мне кажется, сударь, вы чем-то озабочены? — удивился Павел.

Последовал тщательно подготовленный ответ:

— Страшусь, ваше величество! Сумею ли справиться и оправдать доверие монарха в дни приезда и пребывания Суворова в столице?..

— А почему нет, сударь?

— Да слишком высока особа и велики указанные почести!

— Что именно, сударь?

— Так вы сами, ваше величество, будете встречать Суворова?

— А как же.

— И ему будет при вас гвардия отдавать честь?

— Конечно, сударь! Так мною приказано…

— И он поедет при колокольном звоне в Зимний дворец?

— Так.

— И там на молебне ему будет возглашено многолетие, за обедом будут пить его здоровье?

— Конечно! Ведь он войск Российских победоносец, князь Италийский…

— А за обедом будет викториальная пальба?

— Несомненно, сударь.

— А вечером во всем городе будет иллюминация и на Неве фейерверк?

— Верно.

— Ну, это слишком опасно, ваше величество… — Пален замолчал.

— Почему? — повысил голос Павел. Он подбежал к долговязому генерал-губернатору и, дергая его за отворот мундира, стал сыпать словами: — Почему же? Отвечай! Немедля!

— Да как же! Будет жить в Зимнем дворце со всеми почестями, приличествующими высочайшим особам, войска и караулы будут отдавать ему честь в присутствии вашего величества, он станет принимать во дворце генералов и вельмож и ходатайствовать за них у вашего величества. Он будет парадно выезжать в придворных экипажах куда захочет — в свой ли Семеновский или в Преображенский полк. А там его торжественно встретят…

— Ну и что же? — Павел нетерпеливо притоптывал ногой.

— А то, ваше величество, что он, ежели захочет, поведет полки,

куда прикажет. На ученье, на маневры… — Пален наклонился к императору и добавил шепотом: — Или еще куда…

Павел задумался.

— Верно, сударь! — сказал он картаво. — Отменить высылку навстречу генералиссимусу придворных экипажей.

Первая брешь в доброжелательном отношении императора к Суворову была пробита.

Оставшись один, Павел вспомнил в туманном зеркале детства давний эпизод.

Набегавшись и нашалившись, он, резвый десятилетний мальчик, смирно сидел за обеденными столами. Кроме воспитателя наследника — Никиты Ивановича Панина и бывшего при его особе поручика Порошина на обед явились известные братья Чернышевы — президент Военной коллегии Захар Григорьевич и президент Адмиралтейс-коллегии Иван Григорьевич. По случаю присутствия гостей Павел был наряжен в богатый мундирчик генерал-адмирала флота российского: звание сие он носил с восьми лет. Потрогав тройной ряд золотого шитья по всем швам и рукавам, Павел сказал: «Ну, ежели кто будет генералиссимус, так где же ему вышивать еще мундир свой — швов не осталось!» Граф Захар Григорьевич отвечал на это: «Генералиссимуса при царской особе быть не должно, потому что государь отдает войско свое в руки другого. А войско государю самому держать в руках надобно!» Сам он тогда только и мог ответить: «А! А!»

— А! А! — пробормотал, задумавшись, Павел. — Так, сударь! Генералиссимус при царской особе опасен паки и паки!

Пален торжествовал. С этого дня посыпались приказы, в которых явлена была крутая перемена императора к Суворову:

20 марта. Генералиссимус князь Суворов вопреки действующему предписанию имел при своем корпусе по прежнему обычаю постоянного дежурного генерала, о чем с порицанием сообщается к сведению всей армии.

22 марта. Его императорское величество с крайним неудовольствием замечает по возвратившимся полкам, как мало господа инспектора и начальники употребили стараний на то, чтобы удержать отряд в желательном для его величества порядке, и видит в этом, как мало усердия они прилагают к исполнению его воли к службе.

17 апреля. Сын Суворова, произведенный во время похода в Италию в генерал-адъютанты, назначается снова камергером.

25 апреля. У князя Суворова приказано отнять адъютанта.

А затем последовали и уточнения к приезду Суворова в Петербург: въехать в столицу он должен вечером, никаких шпалер гвардии не выставлять, колокольный звон отменить, назначенных покоев в Зимнем дворце не отводить. Направиться ему надлежит в дом его племянника Хвостова.

Старания русских немцев увенчались полным успехом. А объяснялись они готовившимся в Петербурге заговором против Павла I, искусно сплетенным Паленом и подкрепленным английским золотом. Суворов, явившийся в Петербург в ореоле европейской славы, был страшен заговорщикам. Один его авторитет, одно его присутствие делали невозможным государственный переворот. Хитроумно вызванная немилость императора к Суворову была, таким образом, лишь одним из звеньев в цепи заговора, впрочем, как и опала, постигшая преданных Павлу Ростопчина и Аракчеева, битье кнутом в Новочеркасске обвиненного в измене верного телохранителя царя казачьего офицера Грузинова. Пален так умело раздул враждебность Павла к собственной жене Марии Федоровне, что тот накануне переворота повелел забаррикадировать дверь, ведущую из его спальни в ее покои.