Суворов
Шрифт:
Венчание состоялось в церкви Федора Студита, той самой, где некогда крестили Суворова. На другой день после свадьбы, в браутскамере, или брачной комнате, молодые сели писать письма знатным родственникам в Петербург и действующую армию о состоявшемся торжестве.
Суворов быстро набросал размашистым своим почерком извещение фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну: «Изволением Божиим брак мой совершился благополучно. Имею честь при сем случае паки себя препоручить в высокую милость вашего сиятельства…»
Варвара Ивановна сделала приписку. Склонив головку набок и закусив от напряжения язычок, она медленно вывела лебяжьим пером: «и Я, миластиваи Гасударь дядюшка, принашу майе нижайшее патъчтение и притом имею честь рекаманьдовать въ вашу миласть алекъсандра Васильевича и себя такъжа, и такъ астаюсь, миластиваи гасударь дядюшка, пакоръная и веръная куслугамь племяница варъвара Суворова».
До половины февраля 1774 года Суворов прожил в Москве, в отцовском доме на Большой Никитской, наслаждаясь медовым месяцем, а затем выехал на турецкий театр военных действий. Молодая осталась в Москве. Первое время они жили в согласии, и, по-видимому, оба были довольны друг другом. «Неожидаемым благополучием» назвал Суворов свой брак в письме к Румянцеву. Он не мог предвидеть, что будет так же несчастлив со своей женой, как Румянцев был несчастлив с ее теткой.
3
В начале 1774 года, последнего года войны с Оттоманской Портой, умер султан Мустафа, противник России, не желавший и слышать о независимости крымских татар. Наследовавший ему брат Абдул-Гамид передал управление страной верховному визирю Мусун-Заде, старому и разумному политику, поддерживавшему переписку с Румянцевым. Мир был необходим Турции. Но в нем крайне нуждалась и Россия, истощенная длительною войной, событиями в Польше, страшной чумой, которая опустошила Москву, наконец, все разгоравшимся и охватившим обширные пространства крестьянским восстанием на востоке. Екатерина предоставила Румянцеву широкие полномочия — полную свободу наступательных операций, право ведения переговоров и заключения мира. Самым весомым аргументом в пользу мира была бы новая, убедительная победа над турками.
На место Потемкина, отозванного императрицею в Петербург, командиром резервного корпуса был назначен Суворов, получивший 17 марта 1774 года чин генерал-поручика. Рядом располагался корпус тридцатишестилетнего Михаила Федоровича Каменского, который весьма неодобрительно относился к Суворову и его «партизанским» методам войны.
Низенького роста, худощавый, отличавшийся крепким телосложением и большой живостью, Каменский был наделен природным умом, остроумием, соединенным с блестящим образованием. Он изучил высшую математику, владел несколькими языками, любил литературу — издал впоследствии «Душеньку» Богдановича, «знал тактику», по отзыву Суворова, и выделялся личной храбростью и отвагой. Отличился он во взятии Хотина и штурме Бендер, хотя скорее как прекрасный исполнитель, нежели талантливый полководец. Идеалом Каменского всю его жизнь оставался Фридрих II, к которому он ездил на выучку в 1765 году.
Смелый в бою, он был тираном в жизни. Совсем не умел сдерживаться, отличался раздражительностью, вспыльчивостью, желчностью, непомерным самолюбием и разнузданной похотливостью. С дворовыми и солдатами он вел себя хуже зверя — на маневрах кусал провинившихся — и отличался бешеной яростью в семье, дав однажды своему сыну Сергею, бывшему уже в чинах, двадцать ударов арапником. Каменский кончил жизнь в 1809 году под топором пятнадцатилетнего крепостного, родного брата его любовницы. Таков был человек, бок о бок с которым Суворову предстояло сражаться против турок.
По генеральному плану Румянцева в 1774 году предусматривалось перенесение военных действий за Дунай, наступление до самых Балкан, чтобы сломить сопротивление Порты. Для этого корпус Салтыкова должен был обложить крепость Рущук, сам Румянцев с двенадцатитысячным отрядом осадить Силистрию, а Репнин — обеспечивать их действия, оставаясь на левом берегу Дуная. Каменскому и Суворову предписывалось наступать на Базарджик и Шумлу, отвлекая на себя до падения Рущука и Силистрии войска верховного визиря, причем в спорных вопросах первенство отдавалось Каменскому. Он стал генерал-поручиком на год раньше Суворова и потому имел преимущество по «отвесу списочного старшинства». Зависимость от Каменского была неполной, двусмысленной, отношения двух генералов — натянутыми. Проявляя строптивость, даже неизвинительное самовольство, Суворов не желал подчиняться Каменскому. В свою очередь, умный и проницательный Каменский втайне признавал достоинства Суворова и, возможно, даже завидовал ему. Ясно, что две эти горячие головы не могли ужиться вместе.
В последних числах мая отряды Каменского и Суворова разными дорогами направились к Базарджику, причем Суворов выступил двумя днями позже условленного. Антипатия здесь взяла верх над долгом. По всему видно, он вообще не хотел соединяться с Каменским и даже двинулся совсем другой дорогой, чем было обговорено. В результате Каменский потерял с ним связь, пожаловался Румянцеву и получил от него подтверждение своего старшинства: «Власть ваша ознаменена изражением, чтобы вы предписывали исполнять г. генерал-порутчику Суворову». Но Суворов хорошо знал себе цену и мог за себя постоять. Когда он сталкивался с несправедливостью, то позволял себе не подчиняться приказу. Так было, например, перед разгромом Огинского в Столовичах.
2 июня после удачного дела Каменский занял Базарджик, откуда перешел в деревню Юшенлы. Здесь в час пополудни 9-го числа с ним наконец соединился Суворов. Выяснять, кто прав, а кто виноват, не было времени. Суворов тотчас вызвал своего любимца майора Василия Арцыбашева, сменившего в те поры зеленый пехотный мундир суздальцев на голубой гусарский доломан Сербского полка, и послал его, на рекогносцировку, совершенную, по словам очевидца, против воли Каменского. К западу от Юшенлы на девять верст тянулся густой Делиорманский лес. Было раннее июньское утро. Арцыбашев с желтыми гусарами и казаками ехал дурною, узкою дорогой. В это время навстречу ему двигался ничего не подозревавший турецкий разъезд с генерал-квартирмейстером во главе. За разъездом следовал сильный отряд спагов и пеших албанцев. В день, когда Каменский занял Юшенлы, к городку Козлуджи подошел и стал лагерем сорокатысячный корпус Хаджи-Абдур-Резака. Таким образом, только лес разделял русских и турок.
Абдур-Резак был известным дипломатом — впоследствии он станет министром иностранных дел Порты. На бухарестском конгрессе 1772 года он представлял Турцию и сделал все от него зависящее для прекращения войны. Русский посланник Обрезков сильно хвалил его, сообщая в Петербург, что хотя весь свой век прожил с турками, но «такого добропорядочного и добродетельного человека не нашел». Последнее, впрочем, не мешало Абдур-Резаку состоять на жалованье русского правительства. Заподозренный в измене, он променял перо дипломата на шпагу и был отправлен совершить поиск к Гирсову. Двадцатипятитысячным отрядом его пехоты командовал свирепый Янычар-ага, конницей — пять двухбунчужных пашей.
В короткой стычке русские пленили генерал-квартирмейстера и нескольких офицеров, но затем турецкий авангард оттеснил горстку людей Арцыбашева. Суворов немедля подкрепил его. Дорога была столь узка, что кавалеристы могли следовать лишь по четыре в ряд. Турки, имея громадное превосходство в численности, опрокинули русскую конницу. Сам Суворов оказался отрезанным от своих. За спиною у себя он слышал, как возбужденно перекликались нагонявшие его спаги.
Он уже настолько хорошо знал по-турецки, что мог понять смысл их реплик. Они уговаривались не стрелять в генерала, а захватить его живым. Спаги то и дело настигали его и пытались уже ухватить за куртку, но каждый раз казачья лошадка Суворова делала отчаянный рывок, и турки снова отставали на несколько саженей. Их остановили выдвинутые на прогалину три каре — подполковника Ивана Ферзена, Ивана Река, старого боевого товарища Суворова, и Христофора фон Трейдена. Но и пехота не могла долго противостоять бешеным атакам албанцев. В солнечном лесу замелькали красные фески и чалмы. Албанцы, захватывая пленных, тут же отрезали им головы и шли далее. Русские уже были почти вытеснены из леса.