Суженый смерти
Шрифт:
Он хранил молчание, не отводя взгляда.
– Саша, зачем ты так со мной?
– Узнала таки...
– констатировал он.
Она сломалась и заплакала. Мила до сих пор чувствовала вину за предательство, совесть давала о себе знать все эти годы. Она была уверена, что он погиб в Чечне. Она не допускала мысль, что человек, испытывая такие сильные чувства, какие испытывал Свечкин, не будет по возвращению домой искать встречи. Он должен был это сделать для выяснения причины поступка, почему же с ним так поступили. Она не учла одного, Александр не был похож на большинство, и считал для себя унижением напрашиваться к кому-то на встречу. Тем более он вычеркнул Милу из своей жизни как пройденную главу. А она давно
– Прости меня, Саш, - ни всхлипов, ни рыданий. Слезы, оставляя дорожки, текли по щекам, скатывались с подбородка и исчезали в тонкой английской шерсти свитера.
– Меня теперь зовут Анри Дю Труа, я гражданин Французской республики. Саша Свечкин умер тогда, когда получил твое письмо в три строки, - он грустно улыбнулся.
– О чем ты?
– она не могла до конца понять смысл его слов, мешали эмоции. Он - француз? Но как?
– Я говорю, что твой знакомый умер. Саши Свечкина больше нет. Сечешь?
– он подкурил сигарету.
Мила поежилась от холода его глаз, слезы прекратились так же внезапно, как и начались. Если бы при встрече он раскрыл объятия, она бы кинулась ему на шею; если бы он ее оскорбил, она бы ушла. Он же смотрел на нее как на чужую, и в его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни обиды, ни радости встречи. Там не было ничего кроме холода. Чужой. Он стал чужим, и она это прекрасно поняла. Она удивлялась таким переменам, помня его пылким влюбленным, счастливым мальчишкой. Сейчас же перед ней сидел жесткий мужик, ледяной и мрачный. Вроде он, но и не он вовсе.
– Но это же ты...
– она не верила такому холоду.
– Я? Я даже внешне не похож на того паренька, каким был когда-то. Тогда во мне насчитывалось больше ста килограмм мышц, сейчас же едва восемьдесят наберется, и то костей да сухожилий. Тогда я был совсем мальчишка, сейчас уже виски седеть начали. Тогда я верил в радость жизни, теперь от этой "радости" ранние морщины на лице.... Я уже не я.
Недолгая пауза.
– Так ты серьезно француз?
– Мила поняла, что продолжать тему бессмысленно. Она успокоилась, и теперь наблюдала за Александром с любопытством и какой-то тихой радостью, наверное, возникшей от неожиданности встречи.
– Да. Теперь.
– Но как?
– Дали гражданство.
– А шрам? Война?
– Она самая.... Но не будем об этом, ни к чему.
– Ты такой красивый...
– она чуть прикрыла глаза.
– Спасибо. Жалеешь о чем-то?
– голос отдал сарказмом. Он встретил ее взгляд.
– Нет... просто...
– она стушевалась.
– Вот и хорошо, что не жалеешь. Говорят, если долго смотреть в бездну, она сама начинает смотреть на тебя. То же самое и с прошлым. Оно затягивает. Если постоянно оборачиваться, будешь спотыкаться, - он закурил.
– Мудро, - грусть в нотках.
– Женат?
– Нет. И некогда было - я военный. Десять лет на службе республики, - Александр понимал, что все еще небезразличен Миле; конечно, не так как тогда, но все же оставалась какая-то нежность и привязанность к нему. К нему ли? Или же к тем годам? Один только Бог знает женское сердце. Именно поэтому Свечкин и не гнал ее, жалея. Он видел раскаяние и душевную боль, с которой задавались вопросы.
– Надолго в России?
– Не знаю. Думал, вернусь навсегда, а теперь теряюсь в решениях. А ты сама как? Что в жизни поменялось?
– Да как все живу. Дом, семья, двое мальчишек. Я домохозяйка, муж добытчик.
– Первый брак?
– Александр технично избежал упоминания о своем бывшем друге.
– Первый, - она опустила глаза.
– А здесь что делаешь?
– Бабушкину могилу ищу. Она где-то на этом участке. Давно не была. Разведка боем, так сказать. Если найду, то в выходные приеду с сыновьями, порядок наведем.
– Понятно, - он встал.
– Уже десять, мне пора.
– Я на машине, давай тебя отвезу, куда скажешь, - она с надеждой посмотрела на мужчину.
– За мной к тому перекрестку такси приедет, - он махнул рукой в сторону.
– Прощай.
Александр, не дожидаясь ответа, развернулся спиной. Ему этот разговор причинял неудобство и заставлял копаться в памяти, чего совсем не хотелось. Он не хотел тревожить старые раны.
– Прощай?
– она в два скачка нагнала его и, дернув за руку, развернула к себе лицом.
– Прощай? Мы что, больше не увидимся?
– А зачем? Не плачь, пожалуйста, - он смахнул с ее щек набежавшие слезы.
– Все в прошлом. Пойми, встречи только помешают, и тебе и мне. У тебя муж и семья, которую, как мне думается, ты начнешь рушить. У меня же новая жизнь, и лед в сердце. Меня серьезно переломала и перемолола война. Я другой, и тебе не понравится то, что ты увидишь.... или уже не нравится.
– Ты так легко решаешь и судишь за других!
– укор был к месту.
– Ты даже не хочешь узнать, почему я тогда так поступила? Не спросишь, жалею ли я об этом? Счастлива ли я?
– Мила, послушай меня, - он погладил ее щеку и остановил руку на шее, стараясь придать тону как можно больше вкрадчивости.
– Почему ты тогда так поступила я и так понимаю, и сейчас мне это безразлично, прошло почти одиннадцать лет. Жалеешь ты или нет, тоже без разницы, потому что все уже сделано и этого не исправишь. Ну а счастье или же несчастье в этой жизни ты выбрала сама, и винить в случае чего некого...
– он медленно опустил руку и отступил на шаг.
– А я, дура, мучилась все эти годы... думала, что виновата в твоей гибели.... А ты не стоил этого, бездушное животное....
– Что посеяла, то и пожала. Себя вини, - он подмигнул, горько ухмыльнувшись, и отвернулся от нее.
– Саша! Саша, прости!
– крикнула Мила ему в спину, и он в последний раз обернулся.
– Я простил. Уже простил. Живи спокойно, не мучайся больше. Если тебя это утешит, то знай, благодаря твоему поступку я стал мужчиной, не сомневающимся в себе, и знающим, что хочет от жизни. Я почти счастлив теперь. Спасибо тебе. Пока!