Свадьба Кречинского. Пьесы
Шрифт:
Чибисов. Приличная, презентабельная наружность. Одет по моде; говорит мягко, внушительно и вообще так, как говорят люди, которые в Петербурге называются теплыми, в прямую супротивность Москве, где под этим разумеются воры.
Ибисов. Бонвиван, супер и приятель всех и никого.
Касьян Касьянович Шило. Физиономия корсиканского разбойника. Клокат. Одет небрежно. На всех и на вся смотрит зло. От треволнений и бурь моря житейского страдает нравственною морскою болезнию, и от чрезмерной во рту горечи
Чиновники:
Герц, Шерц, Шмерц – колеса, шкивы и шестерни бюрократии
Чиновник Омега. Имеет и состояньице, и сердце доброе; но слаб и в жизни не состоятелен.
Петр Константинович Муромский. Та же простота и непосредственность натуры, изваянная высоким резцом покойного М. С. Щепкина. В последние пять лет поисхудал, ослаб и поседел до белизны почтовой бумаги.
Анна Антоновна Атуева. Нравственно поопустилась; физически преуспела.
Лидочка. Как и на чьи глаза? Для одних подурнела; для других стала хороша. Побледнела и похудела. Движения стали ровны и определенны; взгляд тверд и проницателен. Ходит в черном, носит плед Берже и шляпку с черной густой вуалеткой.
Нелькин. Вояжировал – сложился. Утратил усики, приобрел пару весьма благовоспитанных бакенбард, не оскорбляющих, впрочем, ничьего нравственного чувства. Носит сзади пробор, но без аффектации.
Иван Сидоров Разуваев. Заведывает имениями и делами Муромского: прежде и сам занимался коммерцией, торговал, поднялся с подошвы и кое-что нажил. Ему теперь лет за шестьдесят. Женат. Детей нет; держится старой веры; с бородою в византийском стиле. Одет как и все приказчики: синий двубортный сюртук, сапоги высокие, подпоясан кушаком.
Тишка, и он познал величия предел! После такой передряги спорол галуны ливрейные, изул штиблеты от ног своих и с внутренним сдержанным удовольствием возвратился к серому сюртуку и тихим холстинным панталонам.
Квартира Муромских; гостиная. Три двери:
одна направо – в комнату Лидочки и Атуевой,
другая налево – в кабинет Муромского,
третья прямо против зрителей – в переднюю.
Бюро; диван; у окна большое кресло.
Атуева пьет чай, входит Нелькин.
Нелькин (кланяясь). Доброе утро, Анна Антоновна!
Атуева. Здравствуйте, здравствуйте.
Нелькин (осматриваясь). Не рано ли я?
Атуева. И нет; у нас уж и старик встает.
Нелькин. А Лидия Петровна еще не встала?
Атуева. Это вы по старине-то судите; нет, нынче она раньше всех встает. Она у ранней обедни, сей час воротится.
Нелькин (садится). Давно мы, Анна Антоновна, не видались; – скоро пять лет будет.
Атуева. Да, давно. Ну где ж вы за границей-то были?
Нелькин. Много где был, а всё тот же воротился. Всё вот вас люблю.
Атуева. Спасибо вам, а то уж нас мало кто и любит… одни как перст остались. Доброе вы дело сделали, что сюда-то прискакали.
Нелькин. Помилуйте, я только того и ждал, чтобы к вам скакать – давно б вы написали, видите – не замешкал…
Крепко обнимаются; Атуева утирает слезы.
Ну полноте – что это все хандрите?
Атуева. Как не хандрить?!
Нелькин. Да что у вас тут?
Атуева (вздыхая). Ох, – нехорошо!
Нелькин. Да что ж такое?
Атуева. А вот это Дело.
Нелькин. Помилуйте, в чем дело? Какое может быть тут дело?
Атуева. Батюшка, я теперь вижу: Иван Сидоров правду говорит – изо всего может быть Дело. Вот завязали, да и на поди; проводят из мытарства в мытарство; тянут да решают; мнения да разногласия – да вот пять лет и не знаем покоя; а все, знаете, на нее.
Нелькин. На нее? Да каким же образом на нее?
Атуева. Всякие, видишь, подозрения.
Нелькин. Подозрения?! В чем?
Атуева. А первое, в том, что она, говорят, знала, что Кречинский хотел Петра Константиновича обокрасть.
Нелькин (покачав головою). Она-то!
Атуева. А второе, говорят, в том, что будто она в этом ему помощь оказала.
Нелькин (подняв глаза). Господи!
Атуева. А третье, уж можно сказать, самое жестокое и богопротивное, говорят, в том, что и помощь эту она оказала потому, что была, видите, с ним в любовной интриге; она невинная, видите, жертва, – а он ее завлек…
Нелькин. Так, стало, этот подлец Кречинский…
Атуева (перебивая). Нет, не грешите.
Нелькин. Нет уж, согрешу.
Атуева (перебивая). Позвольте… в самом начале теперь дела…
Нелькин (перебивая). Неужели вы от этой болезни еще не вылечились?
Атуева. От чего мне лечиться? – дайте слово сказать.
Нелькин (махая руками). Нет, – не говорите.
Атуева (вскочив с места). Ах, Создатель!.. (Берет из бюро бумагу .) Так вот нате, читайте.
Нелькин (вертит бумагу). Что читать?
Атуева. А вот это письмо, которое по началу Дела писал Кречинский к Петру Константиновичу.
Нелькин. Кречинский!!! Письмо! Так разве вы меня выписали из-за границы, чтоб Кречинского письма читать. Знаете ли вы, что я этого человека ненавижу. Он Каин! – он Авеля убил!!
Атуева. Да не он убил! Читайте!
Нелькин (читает). «Милостивый государь Петр Константинович! – Самая крайняя нужда заставляет меня…» (Останавливается.) Ну так и есть; опять какая-нибудь штука.