Свадьба за свадьбой
Шрифт:
Сейчас он думал о таких вещах, которые, по его разумению, деловому человеку следовало гнать из головы. И вот сегодня, в один-единственный день, он мог предаться любой мысли, какая бы ни пришла ему на ум. Завтра все будет иначе. Он снова станет тем, кем был всегда (если не считать нескольких промахов, совершая которые он скорее походил на себя нынешнего), тихим аккуратным человеком, который ведет свое дело и не занимается ерундой. Он владел стиральномашинным бизнесом и старался сосредоточить на этом свои мысли. По вечерам читал газеты и потому был в курсе того, что делается на свете.
«Не так уж часто я развлекаюсь. Думаю, я заслужил небольшой отпуск», — подумал он почти с грустью.
Впереди,
Между тротуаром и проезжей частью была узкая полоска травы, и Джон Уэбстер пустился по ней бегом. Он схватил шляпу в руку и прямо так, с непокрытой головой, пробежал ярдов двести, а потом остановился и украдкой посмотрел по сторонам.
Все было в порядке. Как видно, никто не заметил, какие он выделывает трюки. На верандах домов не было ни души. Он поблагодарил за это Бога.
Впереди с книгой под мышкой шагал серьезный университетский профессор, не подозревающий, что его преследуют. Убедившись, что его нелепая выходка осталась без внимания, Джон Уэбстер рассмеялся. «Что ж, я и сам когда-то ходил в университет. Профессоров наслушался сполна. С чего бы мне ждать чего-то эдакого от их породы?»
Может быть, чтобы говорить о вещах, которые сегодня заполонили его сознание, требуется что-то такое, чуть ли не новый язык.
Например, эта мысль про Натали — что она дом, в котором все так опрятно и уютно, куда ты можешь войти с радостью и весельем в сердце. Может ли он, производитель стиральных машин из штата Висконсин, остановиться посреди улицы и сказать: «Я хочу знать, мистер профессор, достаточно ли чисто и уютно в вашем доме, чтобы в него могли войти и другие, и, если это так, я хотел бы послушать, как вы сумели навести там чистоту».
Идея была совершенно абсурдная. О таких вещах было смешно даже думать. Нужны были новые обороты речи, новый взгляд на мир. Тогда люди могли бы узнать о себе больше правды, чем когда бы то ни было прежде. Почти в самом центре города, перед каменным зданием — это было какое-то общественное учреждение — разбили маленький парк со скамейками, и Джон Уэбстер бросил погоню за профессором, подошел к одной из них и сел. Со своего места он мог видеть две главные торговые улицы.
Подобные рассиживания на скамейках посреди дня — вовсе не то, чем обычно занимаются преуспевающие производители стиральных машин, но в ту минуту ему было все равно. Говоря по чести, место такому человеку, как он, владельцу фабрики с целой толпой работников, было за столом в собственном кабинете. Вечером, конечно, можно было прогуляться, почитать газету или сходить в театр, но теперь, в этот час, следовало быть на работе и заниматься делами.
Он улыбнулся при мысли о том, что сидит вразвалку на скамейке, будто какой-нибудь дармоед или бродяга. На других скамейках в маленьком парке тоже сидели мужчины, и все они были именно что из таких. Из тех, у кого нет работы, из тех, кто не вписывается в жизнь. Одного взгляда на них было довольно, чтобы в этом убедиться. Вокруг них витал дух какой-то никчемности, и хотя двое на соседней скамейке беседовали друг с другом, делали они это тупо, апатично, так что видно было: им нисколько не интересно то, о чем они говорят. А вообще, людям хоть когда-нибудь бывает интересно то, о чем они говорят друг с другом?
Джон Уэбстер поднял руки над головой и потянулся. Он сознавал себя, свое тело, отчетливее, чем на протяжении многих лет. «Так бывает, когда прекращается затяжная, суровая зима — вот что со мной происходит. Во мне наступает весна», — подумал он, и мысль эта обрадовала его, как ласка любимой руки.
Томящие минуты усталости накатывали на него весь день, и такая минута настала вновь. Он был словно поезд, что мчится по гористой местности и то и дело проезжает сквозь туннели. В предыдущую минуту весь мир вокруг был полон жизни — и вот уже он видится ему глупой безотрадной дырой, которая нагоняет на него страх. Ему подумалось что-то вроде: «Ну вот он я. Нет смысла отрицать, что со мной произошло что-то необыкновенное. Вчера я был одним существом. А сегодня — уже совсем другое. Повсюду в этом городе меня окружают люди, которых я знал всегда. Если идти по улице, на которую я сейчас смотрю, увидишь на углу каменное здание — это банк, где я веду финансовые дела своей фабрики. Допустим, сейчас я с ними и в расчете, но через год вполне может случиться, что я буду должен этим жуликам по самое некуда. За все те годы, что я прожил и проработал предпринимателем, не раз бывало, что я оказывался во власти людей, которые сидят за своими столами там, внутри этой каменной махины. Остается только гадать, почему они меня не прикрыли и не отобрали фабрику. Может, им казалось, что оно того не стоит, а может, они почуяли, что если оставят меня в покое, то я, как ни крути, все равно буду работать к их выгоде. Что бы там ни было, теперь-то все равно, что они там решают в своих банках.
Никому не по силам понять до конца, что думают другие. Не исключено, что они не думают вообще.
Если уж без обиняков, то, сдается мне, я и сам-то не особенно много думал. Как знать, может быть, что в этом городишке, что еще где-то, дело всей жизни — это всего-навсего игра случая. Ну вот случается на свете то или это. Людей куда-то заносит судьба, а? Так ведь?»
Для него это было непостижимо, и скоро его разум утомился от попыток продвинуться дальше по тропе этих раздумий.
Поэтому он вернулся к теме людей и домов. Об этом, пожалуй, можно было бы поговорить с Натали. В ней было что-то такое простое и ясное. «Она работает на меня уже три года, и как же удивительно, что я никогда раньше не задумывался о ней. Она как-то умеет наводить вокруг такой порядок, такую ясность. С тех пор, как она со мной, все идет куда лучше».
Если бы оказалось, что все время, пока Натали была с ним, она понимала все так, как он теперь только-только начал, — тут было бы над чем поразмыслить. Как знать, может, она с самого начала была готова впустить его в себя. Стоит только начать потакать себе в таких мыслях — вмиг превратишься в эдакого романтика.
Вот она перед вами, эта самая Натали. По утрам она встает с постели и там, в своей комнате, в маленьком деревянном домишке на окраине города, произносит коротенькую молитву. Потом она идет по улицам и вдоль железнодорожных путей на работу и целый день сидит рядом с каким-то мужчиной.
Вот интересная мысль: предположим, просто ради шутки, просто чтобы поиграть — скажем, что она, эта самая Натали, целомудренна и чиста.
В таком случае она наверняка не слишком много думала о себе самой. Она любила, и это означало, что она распахивала двери своего существа.
Перед глазами возникает образ: вот она стоит с распахнутыми дверями своего тела. От нее постоянно исходило нечто и вливалось в мужчину, рядом с которым проходили ее дни. А он не понимал, он был слишком поглощен своими пустяками, чтобы понимать.