Свадьбы
Шрифт:
Услышанное ошеломило сестер.
— Миша сдал отца в дом престарелых?! — Лицо Виктории Григорьевны сковал ужас.
Алина Петровна не могла слышать ее слов, поэтому, справившись со слезами, продолжала рассказывать:
— Конечно, Тимофей Иванович не всегда был сдержан. Его тяготила зависимость, то, что нами как-то пренебрегали… Ну, когда приходили гости, а нас не зовут или нужно сидеть и молчать. Тогда он мог вспылить… Нет, нам не следовало к ним ехать… Но ведь Мишенька настаивал, чтобы мы продали дом и переехали. Ах, если бы вы знали, что у него за жена! Глупа, невежественна, скандальна!..
…Сестры не спали всю ночь. Не опасаясь, что Алина Петровна, которой постелили в спальне, услышит их, они на все лады переговаривали ее историю, домысливая и додумывая всякие детали и подробности.
— Не-ве-роятно!.. Единственный сын!.. — баском гудела Надежда Григорьевна.
— Поэтому Линушка и не писала! — звенел тонкий голос Виктории Григорьевны. — Видимо, там сразу все пошло плохо. Но откуда, откуда в нем такая черствость? Пусть плоха жена, но сам-то он, сам каков?!
Очаровательный малыш в светлых кудряшках, затем — милый, вежливый мальчик, потом — застенчивый юноша, прилежный в учении, влюбленный в математику, — этот Миша, каким они его помнили, превратился в воображении сестер в некое угрюмое чудовище, в некое одутловатое страшилище с заплывшими глазами.
Ранним утром сестры проводили Алину Петровну на вокзал, а через неделю от нее пришло длинное письмо, полное восклицательных знаков. Как ее прекрасно встретили! Какой чудесный двухэтажный дом в лесу! Сколько вокруг черники и малины! Тимофей Иванович вполне, вполне здоров! Она обо всем, обо всем договорилась! Нужно только оформить документы, и их поселят в отдельной, представляете, в отдельной комнате! Здесь на всем, на всем готовом! Здесь все, все есть: кино, душевая, банька в лесу, даже врач и медсестры! За все это каждый вносит свою пенсию, но при этом каждому выдают определенную сумму на личные расходы! Совсем, совсем не то, что у Мишеньки, где ей не давали даже гривенника! Ах, какое счастье, что она вырвалась!
Уж и неизвестно, сколько раз прочли сестры это письмо. Читали вслух и про себя, снова вслух и про себя. Спустя три дня они приняли окончательное решение.
В тот же день, надев свои лучшие платья, надев шляпки и перчатки и взяв зонтики, поскольку небо с утра хмурилось и часто накрапывало, они отправились на соседнюю улицу — в горсовет. Оттуда пошли в райсобес, из райсобеса — в бюро технической инвентаризации, в чьем ведении находились домостроения. А дальше — к нотариусу, снова в райсобес, снова в горсовет и, наконец, в школу к знакомой секретарю-машинистке, которая по их просьбе отпечатала объявление о продаже дома.
Их просьба, с какой они обращались в разные учреждения, многих приводила в недоумение: зачем, почему, какая в том необходимость?
— Мы так решили, — отвечала Надежда Григорьевна, и вид у нее при этом был торжественный. — Мы все хорошо обдумали.
Они не стали рассказывать сторонним людям, что уже не могут содержать в порядке свой старый дом, что с каждым годом им все труднее
Лишь один раз, когда инспектор райсобеса, молоденькая девушка в юбке-коротышке и сильно накрашенная, сказала сестрам: «Не понимаю, чего вам не хватает. По-моему, у вас вполне счастливая старость», — Виктория Григорьевна с грустной улыбкой ответила:
— Старость, милая девушка, в отличие от молодости не может быть счастливой. Самое лучшее, если она будет покойной. К сожалению, молодые люди не всегда это понимают. Если вам когда-нибудь придется читать записки известного сельского учителя Сухомлинского, вы найдете в них те же мысли.
Домой сестры вернулись к концу дня, донельзя утомленные, но довольные сделанным.
Еще больше обрадовались они, когда на другой день явился первый покупатель.
— Эй, хозяева, где вы тута? — весело закричал он, войдя во двор. — Этая хата продается чи не этая?
Надежда Григорьевна и Виктория Григорьевна поспешили к нему из комнаты.
— Да, да!.. Здравствуйте!.. Вы прочли наше объявление?..
Перед ними стоял краснолицый мужчина крупных размеров, в синем полинялом картузе, в такого же цвета полинялом костюме и в расшлепанных сапогах.
— Да кто ж з вас за главную хозяечку будет? — весело спросил он, осматривая вприщур сестер.
— Мы обе, — охотно отвечала Виктория Григорьевна, не скрывая своего удовлетворения по поводу прихода этого веселого человека. — Дом разделен на две половины: одна — моя, другая — сестры. Но одной половиной мы совершенно не пользуемся.
— Ясненько, — кивнул веселый покупатель и предложил: — Ну, давайте обсмотрим, чего у вас тута есть.
Осмотр Нечипор Фомич (так звали покупателя) начал со двора и с большого участка земли за домом, где ничего, кроме бурьяна и двух яблонь, не росло. В прежние годы на этом участке сестры выращивали овощи, потом они оставили это трудоемкое для них дело, ухаживали только за розами, украшавшими всю переднюю часть двора.
Нечипор Фомич неспешно похаживал по участку, тыкал носком сапога в доски сарая, попробовал обеими руками крепость забора, отчего забор покачнулся, но все-таки устоял на месте, зачем-то вывернул ударом каблука пучок зеленой травы вместе с землей, потом растер на ладони щепоть земли. И было похоже, что все, на чем останавливалось его око, ему не нравится.
— Это чего ж за крыша такая на сарае? Может, вы ее, хозяечки, заместо решета для муки держите? — смеялся он. А подойдя к погребу, совсем развеселился:
— Эт, погребок! Всему миру на вдивленье: дунь, плюнь — и пшик остался!
— Нет, погреб отличный: глубокий и каменный. Можете спуститься и удостовериться, — строго ответила Надежда Григорьевна.
Однако Нечипор Фомич спуститься в погреб не пожелал. Махнул рукой и двинулся к дому. Тут он извлек из кармана большой гвоздь и стал сковыривать им со стены штукатурку, Добираясь до дерева. В дерево гвоздь вошел мягко, щепа легко откололась, и посыпалась мелкая труха.