Свадебное путешествие
Шрифт:
— И в мыслях нету у меня, — промолвила она, — хотеть выставить господина доктора за дверь; тем паче что дом наш — трактир, открытый для всех. Он всегда может зайти сюда и оплатить все, что съест. Так-то вот. Что до всего прочего, то в доме надобно много чего сделать; я целых два дня проплакала, а теперь мы уж не знаю сколько часов гуляли да пьянствовали: вон сколько времени и денег на ветер вылетело; пойдем же за стойку, Гритье, дитя мое!
— Раз так, — решительно возразила Гритье, — я никогда, никогда больше не встану за стойку!
Поль, поймав ее взгляд, нахмурился: ей подумалось, что она дурно делает,
— Да пойду я туда, пойду, — сказала она, — только не надо выставлять моего друга за дверь.
— Спускайся. Никто его отсюда не выгонит.
— Но не прямо сейчас, а чуть погодя, правда ведь, матушка? Или же…
Розье колебалась.
— Тогда, — повторила Гритье, — за стойку — никогда больше.
— Ладно уж, — уступила Розье.
Это длилось минут десять. Выходя, доктор столкнулся с Сиской и, рассудив, что не стоит оставлять в доме Розье репутацию паразита, сунул ей в руку пятьдесят франков.
— Возьми, — сказал он, — это за юбку, которую добрый Господь надоумил меня взять у тебя. Помалкивай.
— Что это вы там говорите Сиске? — поинтересовалась Розье.
— Я говорю ей, — отозвался доктор, — чтобы побыстрей поднялась наверх — может, ей там осталось гусиной печенки.
Розье поспешила опередить девушку, которая даже не пошевелилась. Эти полсотни франков, заработанные враз, и события, показавшиеся ей настоящим чудом, пригвоздили к полу бедную девицу, уже воображавшую, что сам святой Бавон, переодетый «доктором», нарочно сошел с небес, дабы исцелить Гритье. Та же проводила Поля до порога, и там они долго и нежно прощались под серым небом, с которого крупными хлопьями валил снег.
XIV
Доктор жил в Уккле. Вызванный к больному в Гент, он, выйдя от него, принялся искать ближайший трактир, чтобы обеспечить себе ночлег, и это как раз оказались «Императорские доспехи».
Предпочтя пристанище в другом трактире, он встал в восемь, холодным и серым зимним утром, найдя его превосходным. Вышел он, против скромного своего обыкновения, легким на походку, радостно глядя в небо. В набухшем снегом воздухе поднималась бледная и зябкая заря. Ночью подморозило, и на обледеневшей дороге, по которой шел доктор, воробьи безуспешно искали хоть малый кусочек пищи — и того не было. Еще со вчерашнего тут не проезжала ни одна лошадь. Закоченевшие и побелевшие мальчуганы расставляли силок на воробьев, сделанный из простой палки, обмазанной смолой, на которую была прилеплена крошка хлеба. Были птички, в него попадавшиеся. Городские полицейские, посиневшие от холода и съежившиеся под плащами, и не думали заносить в протокол сей очевидно преступный акт браконьерства.
С душою, трепетавшей от всех благородных чувств человеческих, раздумчивый в радости своей, меланхоличный в пылкости своей, скорей склонный плакать, нежели смеяться, — так переполнено было его сердце наслаждением, глубоким и невыразимым счастием, Поль летел к Маргерите словно магнит — к куску железа или река — к Океану. Она привлекала его к себе, заполонила собою его сердце, его мысли, сны, образы, слова и улыбки — в тех прелестных формах, что сразу покрыты странно целомудренным покрывалом истинной любви. Он больше ничего в мире не любил — только ее одну, за исключением тех несчастных больных, о которых он, конечно, обязан был заботиться и побыстрее вылечивать их ради ее же любви. Свежий утренний воздух проник ему в легкие, словно крепкое вино в горло пьяницы. Проходя мимо светивших фонарей, он чуть было не обнял один из них. Только в девять часов осмелился он открыть дверь готического дома «Императорских доспехов». Розье стояла за стойкой, Сиска чистила картошку, стряхивая кожуру в маленькую миску; Гритье не было.
Поль встревожился, ему показалось странным, что она еще не вставала и не ждала его за стойкой, — ведь он знал, как рано она привыкла вставать.
Сиска, увидев Поля, улыбнулась своей самой лучшей и самой благодарной улыбкой; этого нельзя было сказать о Розье — та без обиняков, с угрожающей миной на физиономии, спросила, зачем этот отвратительный тип снова здесь.
Полю смутно послышался шум — это в спальне наверху ногой передвинули стул.
Потом он сказал Розье тем меланхолически мрачным тоном, который делает из влюбленных такое посмешище для равнодушных:
— Что, мадемуазель Маргерита нездорова, потому я и не вижу ее здесь в это утро?
— Она плохо спала, господин доктор.
В манере, с которой Розье произнесла последние слова, сквозила ревнивая злоба.
— Она очень бледна, — добавила она.
— Бледна, — повторил доктор, притворившись испуганным.
Розье не на шутку забеспокоилась.
— Да уж, мсье, бледная. Да. Что будет? Это опасно?
— Это странно, кровоток должен был бы проявиться.
— Кажется, вчера еще… — но Розье не закончила, фраза показалась ей обидной для дочери.
— Я желаю повидать ее.
— Так поднимайтесь, — безропотно сказала Розье. — Она не хочет выходить из того большого зала перед комнатой, с тех пор как едва не умерла там. Я пойду вперед вас.
— Идемте, — отвечал Поль.
Розье и вправду пошла вперед и ввела его в комнату четырнадцатого века, где Гритье, словно средневековая хозяйка замка, задумчивая, сосредоточенная, почти строгая, сидела у окна под аркой с глубоким разверзшимся сводом, обшивая каймой ручное полотенце из толстой ткани и глядя на расстилавшиеся перед нею совершенно белые бескрайние равнины и в серое небо, с которого так и валили крупные снежные хлопья.
Она действительно была бледнее обычного, ей было немножко холодно.
Увидев, что он вошел, она привстала, отложила шитье и покраснела до корней волос.
— Здравствуйте, — сказала она, волнуясь.
— Здравствуйте, — ответил он, так же волнуясь. — Маргерита, — сказал он, ему казалось, что так имя звучит солидней, чем ласковое Гритье, — как вы сегодня чувствуете себя, Маргерита?
Сколько же любви было в ласковой интонации этой простой фразы. Гритье, конечно, почувствовала это, ибо покраснела еще больше и сказала:
— Я чувствую себя прекрасно, мсье.
Крайняя степень смущения придала ей злой, почти жестокий облик, это не укрылось от Поля, и он не нашелся с ответом. Цель его визита была исполнена. И он вышел, грустно помахав Гритье рукой.
Розье проводила его до дверей, а потом, радостно потирая руки, сказала:
— Одной палкой меньше в мои колеса, — и хлопнула по плечу Сиску, которая даже не шелохнулась, не сказав ни «да», ни «нет», а только продолжала флегматично чистить картошку.