Свадебное путешествие
Шрифт:
— Матушка, — целуя Розье, произнесла Маргерита, — не могли бы вы не хамить этому ребенку — ведь она служит у нас.
— Служить, хамить, да где ты всего этого поднабралась? Я тебя обхамила, а, дубина маленькая? Отвечай.
Служанка разрыдалась и обратила к Маргерите грустный взор своих больших глаз.
— Не стоит отвечать, Жанетта, — сказала Маргерита, — мама разгневалась оттого, что ей пришлось так грубо прорываться в дом.
— Она должна была поверить мне на слово, эта грубиянка, — отозвалась Розье. — Что, разве не видно, что я твоя мать?
«Уж точно не по тому, как вы одеты», — подумала Жанетта, улыбнувшись сквозь слезы.
— Да ты посмеиваешься, вертихвостка! Попробуй скажи, что я на нее непохожа?
Служанка забрала картонные коробки и молча вышла.
— Сиска, быстро за ней, — воскликнула Розье, — не оставляй ее наедине с этими коробками, у нас там шейные платки, ленты… Девицы эдакого сорта… Иди же, Сиска.
Сиске пришлось оставить Маргериту и выйти следом за Жанеттой.
Тут Розье прикинулась, будто только сейчас заметила Поля, хотя уже давно оскорбительно пожирала его взором злобных серых глаз, в которых сверкали теперь уже куда более лютые огоньки.
— Ну так здрасьте, дорогой зятек, — сказала она с ухмылкой. — Вот уж здрасьте так здрасьте! Про вас-то я едва не забыла. Ишь как вы здорово тут угнездились. Больные-то, видать, платят хорошо. Мадам доченька опечалилась, что больше меня не увидит; вот я и подумала, не сделать ли вам удовольствие и не прийти ли сюда потеснить вас на несколько деньков, если угодно, с вашего позволения…
— Ну и чудно, — сказал Поль. — Вы отобедаете с нами. Полагаю, проголодалась и Сиска; все, что ей нужно, она найдет в буфетной.
В любых других обстоятельствах Розье сочла бы естественным отправить ее в буфетную, однако Поль проявил властность, волю: и она тут же в пику ему встала на дыбы.
— В буфетной, да уж скорей я сама пойду отобедаю в буфетной. В «Императорских доспехах», а это была вывеска уважаемая, высшим светом не прикидывались, и Сиска и я вместе на кухне обедали. Там кухню не называли буфетной, точно у князей каких. Сейчас все эти буржуи и буржуйки повадились вид на себя важный напускать, так ведь и шляпы не снимут без таких жестов, как будто они учителя танцев, или так размахнут свои кринолины, точно печку под ними прячут, и вот вроде они уже и важные дамы и господа. Умолкни ты, канарейка, или я тебя придушу прямо в клетке. Взгляните только на эту птицу, у нее тоже такой вид, словно она надо мной смеется.
— Что вы, мама, она вас не понимает, — возразила Маргерита. — Она поет, потому что вокруг все кричат.
— Умолкни и ты, такая же ведьма, как все. Но уж как бы там ни было, а коль ты не хочешь, чтобы Сиска пообедала со мной, так я, я пообедаю с нею в буфетной.
Поль остолбенел от столь быстро проявившейся враждебности. Ни лаявшая битый час собака, ни дверной колокольчик, «задренькавший» ночью прямо в уши человека с болью во внутренностях и к тому же хотевшего спать, ни скребущая об оконное стекло затычка от ветра не раздражали бы Поля так, как беспричинная и неблагодарная ненависть этой разъяренной и безрассудной женщины. И при этом ему было жаль ее. Ярость Розье была порождена страданием. Жестокость ее слов говорила о пароксизме невольной мучительной боли.
Он позвонил, вошла Жанетта.
— Поставьте четыре прибора, — велел он.
Розье и не подумала поблагодарить его.
Спокойствие Поля бесило ее. Вошла Сиска и, вся в смущенье, села за стол. Сделать так ей только что властно приказала хозяйка.
XIX
Розье с ее манерой одеваться никак не вписывалась в обновленную, юную и радостную меблировку.
Наделенный душой художника, Поль ненавидел уродство и вульгарность форм. Видеть существа злобные, всегда гротескные или смешные, ему было больно.
К своей теще он испытывал смешанное чувство уважения и неприязни, которое могло бы довольно быстро превратиться в симпатию, захоти этого сама старуха. Он понимал, откуда исходит ее неистовая злоба и почему она первая страдает от того, что, сама не желая, такая уж есть.
Отсюда и его долготерпение, отнюдь не мешавшее ему полагать, что Розье нигде не могла бы чувствовать себя прекраснее, чем в том уютном и очаровательном гнездышке, которое он обустроил для своего счастья и своей любви. Хрустальные вазы, плоды, цветы, репродукции с самых прекрасных старинных картин, бронзовые статуэтки Барии, полотна Альфреда Стевенса, Филиппа Руссо, Клайса, морские пейзажи Артана, многочисленные, мечтательные, исполненные глубины; необычные и яркие эскизы Фелисьена Ропса, на которых зубоскалящие рожи были нарисованы с горделивым и превосходным мастерством; отменный Дилленс; несколько голландских этюдов Шамфелеера; пейзажи в мягких, кричащих или спокойных тонах, но неизменно изящные, как душа истинного творца, и преисполненные презрения пуще записных аристократов, воспаряли над всей суетой земною, как и подобает искусству, и, казалось, им тошно смотреть на эти зонты, картонные коробки, эти неохватные кринолины и на саму Розье с ее гневливостью, злобной желчностью, ее лютыми глазами-щелочками, свирепыми и завистливыми до гротескности.
Завистлива? Она завидовала даже платьям собственной дочери.
Была минута, когда она пожалела о своей стойке в трактире «Императорские доспехи»; и своих горшках, чашках, пинтах и пол-литровых банках; о компании простоватых деревенских плутов, среди которых чувствовала себя вполне по-свойски, даже о своем холодном доме, в котором была и госпожой и хозяйкой. Не наметь она себе цели, она бы сию секунду покинула дом, где жила ее дочь. Еще она сомневалась, не одеться ли ей по последней моде, и очень просила Маргериту преподать ей насчет этого парочку-другую уроков, или уж лучше остаться в деревенском наряде и тем самым побольней уязвлять Поля, когда тот будет принимать наносимые ему «визиты высшего света». Она остановилась на последнем, потому что так было проще.
XX
Однако ни доктор, ни солнце, ни цветы, ни хрусталь или произведения искусства ничуть не вызывали неприязни у Сиски, послушной служанки, любящей рабыни. Сколько затрещин перенесла ее доброта — а на лице по-прежнему было чувство собственного достоинства.
Жанна поставила на стол знаменитый суп с гренками, который удивил Розье, однако ж она проглотила его с большим аппетитом. Сиска же съела суп с добродушной прожорливостью.
Жанетта принесла слоеные пирожки. Сиска взглянула, как взялись за них доктор и Маргерита, и старалась следовать их манерам. Вскоре она позабыла про еду. На тарелку закапали крупные слезы.
— Что такое с тобою, Сиска? — мягко спросила Маргерита.
Сиска смущенно отвечала, покраснев до корней волос и вытирая глаза краем черного шелкового фартука, купленного для праздников:
— Мадемуазель, мадам, я так хочу еще раз обнять вас!
— Да, Сиска, да, — сказала Маргерита, встав и подходя к ней.
Обе женщины обнимались целую минуту. Столовая наполнилась звуками поцелуев, точно вдруг разразилась изобильная буря дружбы. Сиска от этого так расхрабрилась, что воскликнула: