Свастика на орбите
Шрифт:
Между тем в технологической цепочке А–4 и А–9/10 завода «Блом и Фосс» нет. Не участвовал он и в работах над злополучным «Фау–1». Так какое же супероружие разрабатывал Зенгер в стенах гамбургского предприятия? История не сохранила об этом никаких данных,
Зато сохранилась информация о том, что в конце февраля 1945 года от причальной стенки предприятия отошел крупный паром. Кильский канал был разбомблен, поэтому корабль двинулся вдоль побережья Дании. Его сопровождение было организовано по высшему разряду — вряд ли самого фюрера, вздумай он в последние месяцы своей жизни отправиться в морское путешествие, охраняли бы лучше. Паром сопровождали напичканный зенитками крейсер ПВО, эсминец
Несколько дней спустя паром прибыл… Как вы думаете, куда? Правильно, на Борнхольм. Избавившись здесь от своего сверхсекретного груза, он двинулся дальше, к побережью Курляндии, естественно, уже без столь внушительного сопровождения. Остаток войны паром вывозил войска и беженцев из Латвии, лишь чудом не став жертвой шнырявших по всей Балтике русских подводных лодок.
Но что же вез паром? Мне удалось встретиться с сыном одного из рабочих, трудившихся в секретном цехе фирмы «Блом и Фосс». Несмотря на строжайший запрет под страхом смерти рассказывать о том, что им пришлось изготавливать, этот рабочий все-таки рассказал своим домашним про странный самолет, который они собирали. Выглядел этот летательный аппарат примерно так.
Сплюснутый сверху, очень широкий, фюзеляж переходит в короткие толстые крылья. Корпус сделан из сверхпрочных материалов и покрыт специальными составами, которые предохраняют его от воздействия высоких температур. Все абсолютно герметично. В хвостовой части — батарея ракетных двигателей. Никто не знал, для чего нужна эта штука, но поговаривали, что летчик-самоубийца упадет вместе с ней на город противника и сотрет его с лица Земли.
Более подробных рассказов мой собеседник не услышал — в апреле 1945 года его отец вместе со всеми своими товарищами по цеху внезапно исчез. Официальная версия — пропал без вести (погиб) во время налета союзнической авиации. Однако у меня было мало оснований доверять этой версии… Тем не менее судьба рабочих верфи «Блом и Фосс» — это другая тема, к которой мы еще обязательно вернемся. Пока же нам надо разобраться, что за «самолет» они строили. Сразу же бросается в глаза, что по описанию он чрезвычайно похож: на бомбардировщик Зенгера, только в миниатюре. Но для чего его делали и доставляли на Борнхольм? Для очередного самоубийственного удара?
Сперва я подумал, что дело обстоит именно так. Не исключено, что фон Браун решил скомбинировать свою ракету А–9/10 с идеей Зенгера и сделать «одноразовый» бомбардировщик с чудовищной дальностью полета. Но против этой версии свидетельствует несколько весьма значимых фактов, от которых попросту отмахнуться не получится.
Во-первых, особого смысла в постройке специального самолета-снаряда, да к тому же настолько сложного и дорогого, не было. Ракета А–9/10 прекрасно могла справиться с обстрелом американской территории. Создавать еще одно штучное оружие было в этих условиях безумной и непростительной роскошью,
Во-вторых, А–9/10 была худо-бедно приспособлена для серийного производства. Во всяком случае, несмотря на всю ее дороговизну, эту межконтинентальную ракету планировалось запускать в массовом порядке. А самолет Зенгера в его последнем варианте изначально планировался в единственном экземпляре. Какой смысл изготавливать такого рода оружие? Правильно, никакого.
И наконец, в-третьих. Собственно говоря, с этого можно было начать и этим ограничиться. Ракета-носитель А–9/10 не смогла бы действовать в паре с самолетом Зенгера. Для этого у нее
И все же пуск был осуществлен.
Документ из архива Олафа
Дядю Олафа, Олафа Вайцзеккера, я помню с самого раннего детства. Старый друг моего отца — они были знакомы с середины 30–х годов, причем, как я не без основания подозревал, благодаря общей тематике исследований. Он жил неподалеку от нас и часто захаживал в гости. О его прошлом я знал так же мало, как и о прошлом своего родителя. Периодически дядя Олаф исчезал куда-то на несколько месяцев, но мы не удивлялись — его работа была связана с постоянными поездками, и никаких странностей в его поведении я не видел. Они стали заметны потом, намного позднее, когда я уже знал, что именно нужно искать. А пока… пока я воспринимал дядю Олафа просто как добродушного, хорошего, веселого человека, в прошлом занимавшегося наукой.
Таким он казался мне и в мои 10 лет, и в 20, и в 30, и даже в 40, Коренным образом мои представления о дяде Олафе изменились лишь тогда, когда я начал разбирать бумаги в сейфе отца. Потому что почти сразу же я среди прочих вещей наткнулся на небольшую брошюру, озаглавленную «Следы древних в Антарктиде». Автор — О. Вайцзеккер, издана в 1940 году, На обложке — имперский орел и гриф «Совершенно секретно».
С волнением перелистывал я пожелтевшие страницы. Дядя Олаф, оказывается, принимал участие в антарктической экспедиции 1938–1939 годов! Той самой, о которой ходит много слухов, но известно очень мало правды.
Конечно же, вскоре я уже ехал на своем «мерседесе» (предпочитаю немецкие машины — видимо, сказывается мое происхождение) к домику Вайцзеккеров. Дядя Олаф был уже глубоким стариком, но находился в удивительно здравом рассудке. Старческое слабоумие не коснулось его до самой смерти. Поэтому я был уверен, что узнаю интересующие меня детали.
Дядя Олаф обрадовался моему приезду — в конечном счете он относился ко мне как к родному племяннику. Правда, его радость несколько поутихла, когда я объяснил ему цель своего визита. Сначала он пытался отрицать любое свое участие в тайных исследованиях, и, только когда я предъявил ему брошюру, сдался.
Парень, — дядя Олаф по старой памяти называет меня так, хотя у меня уже есть свои взрослые дети, — Я не уверен, что тебе надо это знать. Очень не уверен.
Но почему, дядя Олаф?
— Это очень опасное знание, подчеркиваю, очень. Чем меньше ты знаешь обо всей этой истории, тем спокойнее будет твой ночной сон!
Я уже многое узнал, поэтому спокойным мой сон уже вряд ли будет…
Да, старик Генрих свалял большого дурака, что не сжег все бумаги заранее. Все хранил их зачем-то. А потом скончался так скоропостижно, что не успел принять никаких мер. Тебе не надо бы знать все это…
Дядя Олаф, — сказал я твердо. — Это — жизнь моего отца. Я хочу знать о ней все, В конце концов, я — его сын — имею на это право. Заклинаю вас вашей старой дружбой — расскажите мне о своих исследованиях.
Не уверен, что твой отец одобрил бы это, — усмехнулся старик. — Но я расскажу, Прошу только о двух вещах: во-первых, не рассказывай это никому до моей смерти. Во-вторых, десять — нет, двадцать раз подумай, прежде чем публиковать все это где бы то ни было.
Я пообещал и сдержал свое слово. Дядя Олаф умер в 1996 году. В его завещании был упомянут и я. Правда, доставшееся мне наследство не представляло, на взгляд непосвященных, никакой материальной ценности. Это был пакет с бумагами, среди которых нашлось несколько страничек, озаглавленных просто и кратко. Тем не менее набранный на потрепанной пишущей машинке заголовок без всякого преувеличения потряс меня. Текст назывался: