Свеча горела на столе

Пастернак Борис Леонидович

Между тем грядет 1937 год, время массовых политических репрессий, жертвами которых стало несколько миллионов человек.

Почти каждый четвертый обитатель писательского поселка был арестован. В майском номере журнала «Октябрь» появилась изобличительная статья Н. Изгоева «Борис Пастернак», где поэт был назван «рафинированным небожителем», оторванным от жизни народа, для которого «нет еще радости в торжестве миллионов». Обвинений в идеализме и аполитичности было тогда вполне достаточно, чтобы оказаться в числе «врагов народа». Пастернак ждал ареста, но его не тронули. Почему – остается загадкой.

31 декабря 1937 года у Пастернака и Зинаиды Николаевны родился сын – Леонид. Денег катастрофически не хватало. Поэт в это время занимался в основном переводами западноевропейской лирики, за которую платили очень мало. И тут ему был сделан новый неожиданный заказ: Мейерхольд предложил Пастернаку перевести шекспировского «Гамлета». Пастернак сразу же согласился.

Противостояние

личности и разыгрывающейся вокруг нее драмы – вот главная коллизия шекспировской пьесы для Пастернака, а кроме того, и его собственной жизни. История с ее революционными катаклизмами, властью тиранов и убийц и угодничеством подхалимов представляется ему жерновом, перемалывающим человеческие жизни, – противостоять этому невозможно. Идея жертвенной гибели под натиском истории связана у Пастернака с образом Христа и будет положена в основу его главного прозаического произведения – «Доктор Живаго».

Пастернак начал работу над романом зимой 1945–1946 года. А осенью редакция «Нового мира» попросила у него несколько стихотворений. Пастернак, в свою очередь, сообщил, что работает над романом и готов через год предоставить его для публикации. Договор был заключен, поэту выдали аванс. [1]

В октябре Пастернак зашел в редакцию, где не был почти десять лет. Там он познакомился с Ольгой Всеволодовной Ивинской, героиней его поздней лирики.

«Это был такой требовательный, такой оценивающий, такой мужской взгляд, что ошибиться было невозможно: пришел человек, единственно необходимый мне, тот самый человек, который собственно уже был со мною. И это потрясающее чудо, – пишет Ивинская в книге воспоминаний «В плену времени». – Вернулась я домой в страшном смятении…»

1

Этот аванс впоследствии Пастернаку пришлось возвращать по суду, потому что работа над романом затянулась и не была предоставлена вовремя. Пастернак работал над романом около 10 лет. После того как рукопись была отвергнута «Новым миром», он предложил книгу в альманах «Литературная Москва», а затем в Гослитиздат. Но опубликовать роман в Советском Союзе ему так и не удалось, и книга была передана им за границу. «Доктор Живаго» вышел в ноябре 1957 года в Италии, а затем во Франции. За полгода роман был переведен на 23 языка мира.

Она работала младшим редактором в отделе поэзии. Ольге было тридцать четыре года, Борису Леонидовичу – пятьдесят шесть. Она была очень красивой – большие светлые глаза, чуть вьющиеся золотистые волосы, изящного сложения; обожала его стихи.

История их отношений растянулась на четырнадцать лет, и лишь смерть Пастернака поставила в ней точку. За эту любовь каждый из них дорого заплатил. С появлением Ольги Ивинской Пастернак вынужден был вести «двойную жизнь» – оставить Зинаиду Николаевну он считал для себя невозможным. На долю Ольги Всеволодовны выпала незавидная участь любовницы и два срока тюремного заключения.

Первый раз ее осудили в 1949 году на 5 лет – за связь с предполагаемым шпионом, а именно Борисом Пастернаком. [2] Пять лет по такому обвинению – срок очень небольшой. Ивинская получила так мало лишь потому, что из нее не смогли выбить никакого компромата на поэта, она все отрицала.

«Ее геройству и выдержке я обязан своей жизнью и тем, что меня в те годы не трогали», – писал Пастернак.

Пока Ивинская отбывала наказание в женской исправительной колонии в Потьме, Пастернак заботился о ее семье – матери и двух детях. Тоской и болью пронизаны строки посвященного Ивинской «Свидания», написанного им во время ее пребывания в Потьме:

2

Второй арест произошел после смерти Пастернака в августе 1960-го – на свободу Ивинская вышла лишь спустя четыре года.

Как будто бы железом, Обмокнутым в сурьму, Тебя вели нарезом По сердцу моему. И в нем навек засело Смиренье этих черт, И оттого нет дела, Что свет жестокосерд…

Ивинская вернулась в 1953 году, ее освободили по амнистии. Зинаида Николаевна вынудила Пастернака дать ей обещание не возобновлять с ней отношений. Но этого обещания он сдержать не смог.

Последние годы поэта были омрачены травлей, начавшейся после публикации романа «Доктор Живаго» за границей и присуждения Нобелевской премии. В советской прессе Пастернака называли

«сорняком», «Иудой», «предателем», оклеветавшим революцию и советский народ. Из Союза писателей его исключили, ему также дали понять, что советское правительство не будет чинить препятствий, если он захочет выехать из страны.

Пастернак вынужден был послать в Стокгольм телеграмму с отказом от Нобелевской премии, а также отправить письмо Хрущеву, составленное Ивинской по советам адвокатов из Всесоюзного агентства по охране авторских прав. Пастернак просил главу государства не лишать его гражданства, поскольку выезд за пределы родины для него был «равносилен смерти». Однако от него так и не добились ни публичного покаяния, ни отказа от своей книги и своих убеждений.

Поэту позволили остаться, а через полтора года его не стало. 30 мая 1960 года Борис Леонидович Пастернак умер от скоротечного рака легких. Но остались его стихи и проза, и множество книг, написанных о нем.

Оксана Сабурова

Февраль.

Достать чернил и плакать!..

Начальная пора. 1912—1914

«Февраль. Достать чернил и плакать…»

Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит. Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез. Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей. Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд.

1912

«Как бронзовой золой жаровень…»

Как бронзовой золой жаровень, Жуками сыплет сонный сад. Со мной, с моей свечою вровень Миры расцветшие висят. И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый Завесил лунную межу, Где пруд, как явленная тайна, Где шепчет яблони прибой, Где сад висит постройкой свайной И держит небо пред собой.

1912

Сон

Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе. Но время шло, и старилось, и глохло, И, поволокой рамы серебря, Заря из сада обдавала стекла Кровавыми слезами сентября. Но время шло и старилось. И рыхлый, Как лед, трещал и таял кресел шелк. Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла, И сон, как отзвук колокола, смолк. Я пробудился. Был, как осень, темен Рассвет, и ветер, удаляясь, нес, Как за возом бегущий дождь соломин, Гряду бегущих по небу берез.