Свеча на ветру
Шрифт:
— Уже скоро.
— И ведь во всем этом нет ее вины. А чья же тогда? Моя? Быть может, мне следовало отвергнуть свидетельство Мордреда и закрыть на это дело глаза? Или оправдать ее? Я мог бы пренебречь моим новым законом. Это мне следовало сделать?
— Вы могли это сделать.
— Я ведь мог поступить по своему желанию.
— Да.
— Но что бы тогда осталось от правосудия? Каковы были б последствия? Последствия, правосудие, злые дела, утонувшие дети! Каждую ночь они окружают меня.
Гавейн заговорил тихо, изменившимся голосом.
— Вам должно забыть об этом. Вам должно собрать в кулак все ваши силы, ибо предстоит самое трудное. Вы справитесь?
Король
— Боюсь, что вам придется подойти к окну. Ее вот-вот выведут.
Старик не шелохнулся, только пальцы его намертво стиснули дерево. Он так и сидел, глядя перед собой. Затем с усилием поднялся, перенеся вес на запястья, и двинулся навстречу своему долгу. В его отсутствие казнь считалась бы незаконной.
— На ней белая рубашка.
Двое тихо стояли бок о бок, наблюдая за происходящим как люди, которые не могут позволить себе никаких чувств. В испытании, свалившемся на них, было нечто оглушающее, низводившее их разговор до обмена краткими замечаниями. — Да.
— Что они делают?
— Не знаю.
— Молятся, наверное.
— Да. Это епископ впереди. Они смотрели на молящихся.
— Странный у них вид.
— Обыкновенный.
— Как по-вашему, можно мне сесть? — словно дитя, спросил Король. — Я им уже показался.
— Вы должны стоять.
— Мне кажется, я не смогу.
— Вы должны.
— Но, Гавейн, а вдруг она на меня посмотрит?
— Без вас казнь совершить невозможно, таков закон.
Снаружи, под окном, на укороченной перспективой рыночной площади, казалось, запели гимн. Разобрать отсюда слова или мелодию было невозможно. Они различали священнослужителей, хлопочущих о соблюдении приличествующих смерти формальностей, и мерцание неподвижно стоящих рыцарей, и множество людских голов, — как будто по сторонам площади расставили корзины с кокосовыми орехами. Разглядеть Королеву было делом нелегким. Она появлялась и снова скрывалась, словно вихрем, несомая сложным церемониалом: ее вели то в одну, то в другую сторону, к ней то стекалась стайка судейских чиновников и духовников, то ей представляли палача, то уговаривали встать на колени и помолиться, то увещевали подняться и произнести речь, то окропляли, то подносили свечи, кои ей полагалось держать в руках, то прощали ей все прегрешения, то упрашивали, чтобы ода простила прегрешения всем окружающим, и вcе подвигали и подвигали поближе к костру, выталкивая из жизни обстоятельно и с достоинством. Что там ни говори, но процедура предания смерти осужденного законом преступника в «Темные Века» отнюдь не отличалась неряшливостью. Король спросил:
— Видите вы кого-нибудь, кто спешит ей на помощь?
— Нет.
— А ведь кажется, прошло уже много времени. Пение за окном прервалось, наступила гнетущая тишина.
— Долго еще?
— Всего несколько минут.
— Они позволят ей помолиться?
— Да, это они ей позволят. Старик внезапно спросил:
— Как по-вашему, может, и нам следует помолиться?
— Если желаете.
— Наверное, нам нужно встать на колени?
— По-моему, это не важно.
— Какую молитву мы прочитаем?
— Я не знаю.
— Может быть, «Отче наш»? Я только ее и помню.
— Что ж, молитва хорошая.
— Будем читать вместе?
— Если желаете.
— Гавейн, боюсь, мне все же придется встать на колени.
— Я останусь стоять, — сказал Властитель Оркнея.
— Ну вот…
Они еще только начали возносить свои безыскусные мольбы, когда из-за рыночной площади чуть слышно донесся сигнал трубы.
— Чшш,
Молитва смолкла на полуслове.
— Смотрите, там воины. По-моему, конные! Артур, вскочив, уже стоял у окна.
— Где?
— Труба!
И теперь уже прямо в комнату ворвалось ясное, пронзительное, ликующее пение меди. Король, дергая Гавейна за локоть, дрожащим голосом закричал:
— Мой Ланселот! Я знал, он придет!
Гавейн протиснул в оконницу грузные плечи. Они толкались, боясь упустить хоть что-то из виду.
— Да. Это Ланселот!
— Смотрите, он в серебре.
— Алый пояс на серебряном поле!
— Как держится в седле!
— Вы посмотрите, что там творится! Посмотреть, действительно, стоило. Рыночную площадь размело, словно лавиной, — то была сцена из жизни Дикого Запада. Корзины полопались, и кокосы раскатились в разные стороны. Рыцари стражи лезли на коней, подпрыгивая сбоку от своих скакунов с ногой, засунутой в стремя, меж тем как кони кружили вокруг всадников, словно вокруг осей. Псаломщики разбегались, бросая кадила. Священники посохами прокладывали себе путь через толпу. Епископа, который уходить не желал, стиснуло людскими телами и относило к церкви, а за ним плыл, словно штандарт, епископский посох, несомый высоко над смятенным людом каким-то преданным дьяконом. Балдахин о четырех столбах, под которым на площадь доставили что-то или кого-то, раскорячив колья, погружался в толпу, словно тонущий атлантический лайнер. Под медную музыку в площадь приливной волной втекал кавалерийский отряд, сверкая красками, лязгая оружием, помавая перьями, будто вожди индейских племен, и мечи воинов взлетали и опускались, как рычаги каких-то странных машин. Покинутая горсткой служек, заслонивших ее при совершении последних обрядов, Гвиневера стояла средь этой бури, словно маяк. В белой рубашке, привязанная к столбу, она оставалась недвижной в центре бешеной круговерти. Она как будто плыла над всеми. Бой кипел у ее ног.
— Как он управляется со шпорами и уздой!
— Ни у кого больше нет такого натиска, как у него.
— Ох, бедная стража! Артур заламывал руки.
— Там кто-то рухнул.
— Это Сегварид.
— Какая схватка!
— Его натиск, — пылко промолвил Король, — всегда был неотразимым, всегда! Ах, какой выпад!
— А вон и сэр Пертилоп упал.
— Нет. Это Перимон. Его брат.
— Смотрите, как блещут мечи на солнце. Какие краски! Хороший удар, сэр Гиллимер, хороший удар!
— Нет-нет! Посмотрите на Ланселота. Смотрите, как он наскакивает и напирает. Вон Агловаль слетел с коня. Смотрите, он приближается к Королеве.
— Приам его остановит!
— Приам — чепуха! Мы победим, Гавейн, — мы победим!
Гавейн, огромный, сияющий, обернулся.
— Это какие такие «мы»?
— Ну ладно, ладно, — пусть будет «они», глупый вы человек. Сэр Ланселот, разумеется. Вот и весь ваш сэр Приам.
— Сэр Боре упал.
— Пустяки. Они в минуту посадят его на коня. Вон он, совсем близко от Королевы. Нет, вы только взгляните! Он привез ей платье и плащ.
— Еще бы!
— Мой Ланселот не позволил бы, чтобы мою Гвиневеру видели в одной лишь рубашке!
— Да ни за что на свете!
— Он набрасывает их на нее.
— Она улыбается.
— Благослови вас обоих Господь, милые вы создания! Но пешие воины, бедные пешие воины!
— По-моему, можно сказать, что бой кончен.
— Ведь он не станет убивать больше людей, чем требует необходимость? В этом мы можем на него положиться?
— Разумеется, можем.
— Это не Дамас там под лошадью?