Сверхновая американская фантастика, 1997 № 01-02
Шрифт:
В конце месяца Гюстен собирается уезжать. Тут происходит нечто непредвиденное. В то время как Гюстен и Катен стоят, спокойно беседуя, около часовни, внизу, на тропе от Энгарвена показываются двое мужчин. Они медленно поднимаются, друг за другом; они ничего не несут в руках, а за спиной у них нет рюкзаков. Кто знает, зачем они идут на Рокку? Может, это историки, желающие изучить руины, или геологи, слыхавшие, что здесь встречается мышьяк и заинтересовавшиеся этим. Мужчины подходят к часовне Гюстен собирается приветливо их встретить, но Катен кажется несколько раздосадованной. Когда они подходят совсем близко, Гюстен неожиданно узнаёт их: это сыновья Катен, Луи и Панкрас.
Комиссар, представившийся первым, заявляет: «Мадам, я вас приветствую. Вы, конечно, не знаете, кто мы такие, и я вам сейчас это скажу. Меня зовут Луи, его — Панкрас, и мы — ваши сыновья. Я комиссар полиции, а он — кюре в Симье. Некоторое время тому назад одному из моих инспекторов было поручено выполнение некой миссии. Два раза подряд он приходил сюда, на Рокка-Спарвьера и сделанные им находки к несчастью напрямую вас обвиняют. Должен вам сказать, что я занимаюсь главным образом терроризмом, и у нас есть доказательства того, что вы стоите во главе сети злоумышленников, совершивших теракт в порту Ниццы, а также ряд взрывов как в самом департаменте, так и за его пределами». Комиссар добавляет, что он пришёл предупредить Катен, что будет вынужден её арестовать; что он специально вызвал своего брата Панкраса, обещавшего защищать её в полиции, и что он даёт ей недельный срок для того, чтобы туда явиться. Гюстен вспоминает тогда о человеке, которого заметил как-то в окрестностях часовни, и о сдвинутых столе и стульях, о длительных отлучках Катен и о её ране. Он чувствует себя немного соучастником, но в то же время уверенным, что у него, Гюстена, никогда не достало бы ни внутреннего убеждения, ни мужества, чтобы взорвать, как Катен, этот шикарный порт, мнящий себя красивым. Поэтому, когда его взгляд встречается со взглядом Катен, он испытывает нечто вроде благодарности Кюре, с суровым видом стоящий возле матери, говорит, что будет молиться за неё. Но Катен, которая выглядит столь же бесстрастно как в день, когда погиб её муж, отвечает, что не нуждается в молитве. Двое сыновей, обретшие мать, потеряли её в тот же самый момент, так и не сумев ни заговорить с ней, ни даже коснуться её руки, а Гюстен покидал близкого друга, ставшего для него олицетворением прекрасной природы дорогого ему края.
Луи и Панкрас начинают спуск в Энгарвен и Гюстен вместе с ними, так как оставил свою машину внизу, на дороге в Коарав. Прежде чем уйти, он последний раз машет Катен рукой на прощание, затем начинает спуск по тропе. Комиссар и священник пытаются завязать беседу, возможно для того, чтобы оправдать себя, но Гюстен не хочет играть роль дарующего прощение исповедника и отмалчивается. Трое мужчин доходят наконец до Энгарвена и строительной площадки. Вереницы грузовиков перевозят каменные глыбы, вырезанные бульдозерами из горы. Дорога, спускающаяся с Рокка-Спарвьера, вьётся вдоль образовавшейся при строительных работах стены из камней и грунта. Луи и Панкрас останавливаются на минуту, чтобы посмотреть, но Гюстен прощается с ними и направляется к машине, припаркованной у въезда на стройплощадку. Он уже собирается открыть дверцу, когда слышит позади себя адский грохот. Обернувшись, он видит рухнувшую стену. Вместо тропы на том месте, где только что стояли два брата, видна лишь огромная груда камней!
Вскорости после возвращения в Ниццу, Гюстен читает в газете, что Катен покинула Рокка-Спарвьера, а некоторое время спустя в долине Тинеи был совершен новый теракт.
«Гора пугает печальных служителей Бога и Злата. Это последнее прибежище покорённого народа. Это вечный оплот свободы. Это надёжный приют революционера, бегущего от городской полиции». Ж. Л. Совэго [65]65
Ж.Л.Совэго — современный писатель. Цитата взята из книги «Хороший день, чтобы умереть, сын мой».
Я закончил чтение документа. Не могу понять, ни почему эта Катен подкладывала бомбы в порт, ни почему Гюстен мог чувствовать себя на Рокка лучше, чем в красивом супермаркете. Но в конце концов, каждому вольно думать, что ему нравится! К счастью, сейчас уже не существует стрекоз, ибо я слышал, что они испускают невыносимые звуки. Ещё я не могу понять, чем эти двое могли занять время в подобном одиночестве. Конечно, это может доставить удовольствие — остаться одному раз в год, но не более, чем на два или три часа! Мне также показалось, что Гюстен не любит автотрассы. Но в те времена нельзя было без них обойтись, ибо автоптеры еще не существовали. В наши дни порт для прогулочных судов тянется от Ментона до Канн и на это стоит посмотреть! Люди спокойно остаются на своих судах и при этом не рискуют погибнуть, утонув. Вся эта история с Катен и Гюстеном вообще лишена какого бы то ни было смысла. Но я всё говорю и говорю, а уже становится поздно. Мой автоптер остался на терассе последним. Остальные посетители уже улетели. Небо покрылось тучами, но с автопилотом это не представляет никакой опасности. Всё же я думаю, что мой автоптер недостаточно быстрый. Надо будет поменять его на будущий год. Как подумаю об этой истории! Эпизод из жизни умалишённых! Знал бы — не стал бы читать!
И всё же они могли бы оставить руины на месте, хотя бы для того, чтобы показать, как плохо жилось раньше.
Двадцать световых лет спустя
Рудольфе Анайя
Благослови меня, Ультима [66]
Десятая
Пришло лето и обожгло меня до смуглоты своею силой, а равнина и река наполнили своей красотой. Рассказ о золотом карпе продолжал тревожить мой сон. Я пошел к дому Самюэля, но его уже сдали жильцам. Соседка, старая дама, сказала мне, что Самюэль с отцом нанялись пасти овец до конца лета. Единственным путем к золотому карпу для меня оставался Сико, и потому я каждый день уходил рыбачить к реке, смотрел и ждал.
66
Эндрю целыми днями работал, так что я виделся с ним Нечасто, но все же было славно сознавать, что он опять дома. Леон с Джином писали редко. Мы с Ультимой каждое утро работали в саду, отвоевывая у льяносов добрую землю для посева. Говорили мы мало, но нас связывало много общего. Вечерами я бродил у реки или в раскаленных холмах льяносов.
Отец горевал — оттого, что сыновья покинули его, и пил больше. Мать тоже была несчастна. Оттого, что один из ее братьев, мой дядя Лукас, хворал. Я слышал — шептались ночами, что дядю околдовали, что ведьма навела на него порчу. Он проболел всю зиму и не поправился с началом весны. Теперь же он лежал на смертном одре.
Мои другие дядья перепробовали все, чтобы излечить младшего брата. Но доктор в городке и еще более важный доктор из Лас Вегаса были бессильны его исцелить. Просили даже священника из Эль Пуэрто применить изгоняющую молитву от порчи, и та не подействовала. Воистину, ведьмин умысел медленно убивал моего дядю!
Я слышал, — в ночи говорили, думая, что я сплю, — будто мой дядя подсмотрел сборище ведьм, творивших злобную пляску в честь Дьявола, оттого-то и был он проклят. В конце концов, решено было искать помощи целительницы, и пришли просить об этом Ультиму.
Стояло прекрасное утро, раскрывались цветы юкки, распевали пересмешники на холме, когда подъехал дядя Педро. Я выбежал навстречу.
— Антонио, — он потряс мою руку и обнял, как обычно.
— Buenos dias le de Dios, tio [67] , - ответил я. — Мы вошли в дом, где его приветствовали мать с Ультимой.
— Как там мой папа? — спросила мать, наливая ему кофе. Дядя Педро приехал просить помощи у Ультимы, и все знали это, но обычай есть обычай, и его нужно было соблюсти.
67
Добрый день, дядя, во имя Господа, (исп.)
— Он здоров и шлет приветы, — сказал дядя, поглядев на Ультиму.
— А мой брат Лукас?
— Ай, — пожал плечами в отчаянии дядя, — ему куда как хуже с тех пор, как ты его видела. Мы стоим у самого края, и не знаем уж, что и делать…
— Бедный братец Лукас! — вскричала мать, — И надо же чтоб такое случилось с младшеньким! Он такой мастер, и никто лучше не умеет прививать деревья! — Оба вздохнули. Обращались ли к людям сведущим? — спросила она.
— Даже возили к главному доктору в Лас Вегас, и все без толку! — сказал дядя.