Сверстники
Шрифт:
И вот теперь мать вошла в комнату с чашкой дымящейся жидкости. Он с тревогой глядел на чашку. Два дня мать давала ему настой из лимонных листьев. Настой был пахучий и приятный. Когда он пожаловался на его терпкость, она добавила в него ложку варенья. Он спрашивал себя, уж не открылась ли ей наконец правда в одном из тех непостижимых прозрений, которые время от времени осеняли её. Если она догадалась, что у него колики, то она несет ему либо укрепляющее питьё из змеиного корня, либо кровоочистительное
– Ежели б отец посадил мне корешок синеголовника, – сказала она, – я бы мигом вылечивала вас от лихорадки. Стыд и срам не иметь во дворе синеголовника.
– Что у тебя в чашке, ма?
– Не твоё дело. Открой рот.
– Должен же я знать! А вдруг ты меня уморишь, и я так и не узнаю, какое лекарство ты мне дала.
– Настойка коровяка, коли уж ты так хочешь знать, Мне подумалось, вдруг у тебя корь.
– Это не корь, ма.
– А ты откуда знаешь? Ты ещё не болел ею. Открой рот. Ежели не корь, вреда не будет. А ежели корь, это вызовет сыпь.
Мысль вызвать сыпь была соблазнительна. Он открыл рот. Она схватила его за волосы и опрокинула в него полчашки лекарства. Он закашлялся и стал отбиваться:
– Не буду пить больше. Это не корь.
– Ты помрешь, если это корь, а сыпи не будет.
Он снова открыл рот и допил остаток настоя. Питьё было горькое, но далеко не такое противное, как некоторые другие её снадобья. Горькое варево, которое она готовила из корок граната, или настой из корня саррацении были безмерно хуже. Он откинулся на набитую мхом подушку.
– Ежели это корь, ма, когда высыпет сыпь?
– Как только пропотеешь. Укройся потеплее.
Она ушла, и он покорно стал ждать пота. Болезнь была своего рода удовольствием. Он не захотел бы вновь пережить первую ночь, когда боль в животе вязала из него узлы. Но выздоровление, заботливость матери и отца были решительно приятны. Он испытывал слабое чувство вины оттого, что не сказал про ежевику. Мать дала бы ему слабительное, и наутро он был бы здоров. А так отцу пришлось два дня работать на росчисти за двоих.
Но, быть может, раздумывал Джоди, у него-таки лихорадка. Быть может, его одолевает корь. Он ощупал лицо и живот. Сыпи ещё не было и пота тоже. Он принялся вертеться в постели, чтобы поскорее разогреться, и ему стало ясно, что он чувствует себя, пожалуй, даже лучше, чем перед тем, как он начал переедать из-за обилия мясной пищи. Ему вспомнились те количества свежей колбасы и оленины, которые он поглощал, а мать не останавливала его. Быть может, ежевика тут действительно ни при чем. Он пропотел – наконец-то.
– Ма, иди посмотри! Я потею.
Она пришла и осмотрела его.
– Ты так же здоров, как я, – сказала она. – Вылазь из постели.
Он отбросил одеяла и встал на оленью шкуру. На мгновение у него закружилась голова.
– Как ты себя чувствуешь? Хорошо? – спросила она.
– Угу. Только вроде как ослабел.
– Это оттого, что ты не евши. Одевайся и ступай обедать.
Он быстро оделся и пошёл за ней в кухню. Обед был ещё тёплый. Она выставила ему преснушки, тарелку мяса с овощами, налила чашку парного молока. Она наблюдала за ним всё то время, пока он ел.
– Ну, теперь твоя душенька довольна? – спросила она,
– Можно мне ещё немножко мяса, ма?
– Пожалуй, что нет. Ты съел столько, что впору насытиться и аллигатору.
– Где отец?
– На скотном дворе, поди.
Он побрёл искать отца. Пенни – это бывало нечасто – сидел без дела на калитке.
– Ты глядишь молодцом, сын, – сказал он.
– Я поправился.
– У тебя нет ни кори, ни родильной горячки, ни оспы? – В голубых глазах отца сверкал лукавый огонёк.
Джоди отрицательно покачал головой.
– Па…
– Я слушаю, сын.
– Мне кажется, это всё было ни от какой ни от болезни, а просто от зелёной ежевики.
– Примерно так я и думал. Я не стал говорить матери, она такая дока по части животов, полных зелёной ежевики.
Джоди вздохнул с облегчением.
– Я вот сидел и соображал. Через час-два луна будет как раз на месте. Как насчет того, чтобы сладить пару поплавков да пойти порыбалить?
– На Можжевеловую реку?
– Меня-то больше тянет на те мочажины с пилой-травой, где кормится Топтыга.
Они вместе пошли в сарай за домом собирать свою рыболовную снасть. Пенни выбросил старый крючок и снарядил два новых. С хвоста подстреленного им оленя он нарезал коротких шерстинок и сделал из них приманку в виде cеро-белых метёлок. Приманку искусно привязал к крючкам.
– Будь я рыбой, сам бы на это клюнул, – сказал он.
Он пошёл в дом и коротко переговорил с женой.
– Мы с Джоди идём ловить окуней.
– А мне-то казалось, ты совсем изморился, а Джоди хворает.
– Как раз поэтому мы и идём на рыбалку, – ответил он.
Она вышла на порог и наблюдала за ними.
– Ежели не наловите окуней, – крикнула она, – то хоть поймайте мне маленького лещика, я зажарю его так, чтоб хрустел и можно было есть с костями!
– Мы не вернёмся с пустыми руками, – пообещал он.
Утро было жаркое, но дорога казалась короткой. В некотором отношении, думал Джоди, рыбалка лучше охоты. На ней не так волнуешься, зато и страху нет. Сердце бьётся размеренно. Есть время оглядеться вокруг, заметить прибыль зелёных листьев на живых дубах и магнолиях.