Свет и тень, тень и свет
Шрифт:
– Да, совершенно, термос полностью пустой.
– Ну, что же раз пустой, тогда… – Профессор ещё раз медленно зевнул, протянул свою левую руку, и накрыв ладонью две маленькие китайские чашки немного пододвинул их в сторону, подержал так ладонь секунд пятнадцать, и когда он приподнял ладонь, то на чистом столе уже не было ни этих чашек, ни нескольких маленьких пятен расплёснутого кофе, ни двух маленьких позолоченных ложек, лежавших с краю, но как-то случайно оказавшихся прикрытыми рукавом его пиджака.
– Ну что же, мы почти уже прибыли, и минуты через три уже все собравшиеся в коридоре начнут процедуру выхождения на перрон, и минут уже через пять-семь вагон будет уже пуст, и мы сможем совершенно спокойно перекурить на очистившемся уже от лишних граждан перроне.
– Совершенно согласен,
И через десять минут, выйдя из вагона на совершенно уже пустой перрон, Профессор с небольшим дипломатом и Куратор с большой спортивной сумкой, закинутой на плечо немного молча посмотрев через вокзальные огни на небольшой проход на площадь вытащили по пачке вполне приличных колумбийских сигарет, закурили, молча постояли несколько минут на совершенно пустом уже перроне, и только Старший еле слышным полушёпотом два раза подряд повторил про себя несколько строчек из полюбившемуся ему в дороге стихотворения Бальмонта.
Да, в столицу они приехали, но до их домов им всё равно ещё придётся добираться практически в обратную сторону, в самый конец города, да, пять остановок на электричке… И они, докурив свои сигареты постояли ещё минуты две на этом, совершенно уже пустом перроне, и потихоньку, неторопливым шагом пошли по этому, весьма уже прохоженному проходу на площадь, перешли к Ленинградскому вокзалу, и немного пройдя и выйдя на нужный им перрон сели в один из последних вагонов отходящей через десять минут электрички, и совершенно комфортно, без единого пассажира через пол часа подъехали к своей станции, вышли на темнеющую вечернюю платформу, на которой уже вовсю горели фонари, и спустившись вниз остановились на небольшой площади с остановкой автобусов и стоянкой такси. Посмотрев на часы Голштейн сказал что ближайший рейсовый автобус в их сторону только через пол часа, и профессор недоумённо, и даже не взглянув на своего коллегу посмотрел куда-то в даль, и минуты через три оттуда, из-за поворота появилась блестящая иномарка, и повернувшись к своему спутнику и кивнув на приближающееся авто он немного иронично улыбаясь и слегка прикрывая ладонью небольшую зевоту спросил своего постоянного спутника:
– Ну, а против такого средства передвижения ты ничего не имеешь против?
Голштейн иронически пожав плечами ответил, что «ни чуть», и когда подъезжавшая уже к ним машина очень плавно сбавила скорость и очень плавно затормозив остановилась прямо перед ними, мигнула стоп-сигналами, и в открывшуюся дверь улыбающееся лицо молодого водителя вежливо-весело спросило: – «В какую вам сторону?», и выслушав ответ задняя дверь открылась, и впустив в себя путешественников поехала по широкому и зелёному шоссе, иногда временами почти подъезжая почти к самой кольцевой к высокому девятиэтажному зданию Голштейна, и стоящему почти совсем рядом с ним весьма живописному, странному и старинному трёхэтажному особняку, в котором жил Профессор, стоявшим в гордом и уединённом одиночестве посередине большого и зелёного лесопарка, в двадцати пяти минутах езды от станции, почти на самой окраине столицы.
Подъехав к небольшой площадке перед этими домами шофёр остановился, и с небольшой улыбкой спросив: – «Ведь вам сюда, верно?», на что Голштейн несколько смущённо ответил, что конечно, да, и ещё, конечно, сколько мы вам должны…
– Ну что вы, что вы, совершенно ни копейки, как-же вы можете, ведь мы же ещё сразу договорились, да, и вечер-то какой сегодня замечательный!
И, открыв дверь наши пассажиры вышли, и Голштейн ещё минуты две смотрел в след отъезжающей машине, разминая свою сигарету, и обернувшись к удаляющемуся уже к своему желищю Профессору немного укоризненно посмотрел на него, на что он с небольшой улыбкой повернулся, и напомнил своему коллеге: «Ну всё, Голштейн, с возвращением, поднимайся к себе, отсыпайся, а завтра ближе к вечеру я сам тебе позвоню».
– Ну ладно уж, спокойной ночи – ответил ему с небольшой улыбкой Куратор, закурил сигарету, немного поеживаясь от лёгкого вечернего сквозняка закинул себе за спину поудобнее свою дорожную сумку, и потихоньку побрёл очень медленным шагом к своему подъезду, и в наступившей уже тишине было очень хорошо слышно успокаивающее стрекотание кузнечиков, и, если
3
Лёгкий утренний свет через тонкие занавески уже часа четыре проглядывал в большую комнату, и, как обычно около полудня приостановился рядом с большой хрустальной пепельницей и небольшими старинными часами – будильником с боем, которые стояли посередине большого старинного стола из красного дерева, и безмятежный сон Куратора внезапно, но не надолго был прерван случайным стуком совершенно случайно открывшегося окна, которое он вчера вечером оставил открытым, и где-то пол часа смотрел на мелкий вечерний дождь, моросивший вчера вечером, и думал о чём-то загадочном, уходящем куда-то в далёкие годы, а какими-то лучами и отблесками даже и в минувшие столетия, о некоторых встречах и случайных находках, случившихся у них в поездке, но которые, собственно ничего особо нового как будто бы не напомнили… Да, вроде ничего, с небольшим вздохом заметил он, глядя на мелкую пелену дождя и допивая вечернюю чашку чая, – Да, вроде ничего, хотя… Хотя… Хотя, ещё раз как-то грустно подумал Бывший Главный Хранитель прикрыв немного окно, но не задёрнув защёлку, так что в комнате был хорошо слышен убаюкивающий и успокаивающий мерный стук капель и немного устало пошёл к своей кровати.
Да, он проснулся, недовольно посмотрел на открывшееся окно, потом на часы, поднялся, выпил чашку холодного чая, и совершенно спокойно решил что можно поспать ещё несколько часов, где-нибудь до начала пятого, перевернулся на другой бок, и накрывшись одеялом точно так-же быстро и безмятежно заснул.
Где-то примерно в пол пятого он проснулся, недовольно помотал головой, и недоумённо-сонно посмотрел на довольно давно уже звонящий телефон. Да, просыпаясь, и соображая что телефон этот звонит наверное уже долго, он снял трубку, и услышал усмехающийся голос Профессора: – Ну что, с добрым утром? Проснулся? А то я тебе уже третий раз названиваю, добро же ты начал отсыпаться. Ну, ладно, ты давай просыпайся, и где-нибудь минут через сорок-пятьдесят давай, заходи ко мне, я здесь кое-что подготовил, и нам, пожалуй будет о чём поговорить. Договорились?
– Договорились, договорились, скоро буду.
И, повесив трубку, Куратор пошёл в ванну споласкиваться и просыпаться, потом забежал на кухню, где минут двадцать провёл за лёгким завтраком с кофе, после чего достал свою походную сумку, открыл её, и посмотрев содержимое очень аккуратно вытащил и поставил на стол небольшой продолговатый футляр, украшенный несколькими блестящими сапфирами и покрытый редкой резной инкрустацией, и, осторожно щёлкнув замком слегка приоткрыл крышку и посмотрел на блестящий и очень драгоценный древний скифский кинжал, который был найден где-то около двадцати лет назад при раскопках одного из курганов, и был бережно передан им одним из участников этих раскопок, профессором Амиру из Ташкента, у которого этот ценнейший экспонат пролежал всё это время.
К очень большому изумлению всех, и небольшой улыбке Профессора, время совершенно не коснулось этого древнего оружия, принадлежавшего последнее время по всей вероятности кому-то из верховных князей, и острое трёхгранное лезвие очень древней закалки, и рукоятка, вся заполненная вкраплениями из драгоценных камней, всё светилось и переливалось на солнце. Да, а находка эта датировалась примерно 3 и 2 веками до нашей эры. Так, немного посмотрев на этот ценный дар, полученный ими во время ихней поездки он аккуратно закрыл драгоценный футляр, переложил его в небольшую городскую прогулочную сумку, и застегнув молнию подошёл к вешалке, накинул на плечо на всякий случай лёгкую весеннюю куртку, и закрыв дверь направился к квартире Профессора. Поднявшись на этаж и остановившись около его двери он протянул уже руку к звонку, но тут он услышал, как Демосфен, немного сердито покашливая проговорил: – Не звони, Голштейн, дверь открыта, заходи и задёрни собачку.