Свет и тень, тень и свет

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Желто-синеватая полоска быстро и бесшумно, мягко и плавно проходящего поезда пересекала небольшую возвышенность, внизу которой простиралась большая и широкая долина, уходящая в даль до линии горизонта, и только впереди, в нескольких километрах переходящая в довольно обширную сосновую и лиственную поросль, которая ровным пологом простиралась дальше на несколько десятков километров вплоть до следующего небольшого поселения, вдоль которого дальше будет проходить этот лёгкий желтовато-синий состав, который сейчас блестел своими окнами и желтовато-золотистым отливом вагонов под яркими лучами заходящего уже солнца. Миновав

шоссейную дорогу, перегороженную предупредительным шлагбаумом, около которого одиноко поблескивал на солнце поздний рейсовый автобус, и через пару километров переехав довольно быстрый и не очень широкий речной поток, за которым уже виднелось в небольшом отдалении начало лесной полосы поезд, так и оставшийся на высокой возвышенной насыпи покинул долину, и его колёса уже потихоньку постукивали над большими сосновыми и ореховыми порослями, тянувшимися снизу от него как справа, так и слева..

В вечернем коридоре народу было не очень много, только у приоткрытого окна около тамбура выкуривал свою вечернюю сигарету, задумчиво наблюдая заходящее уже вечернее солнце весьма солидный азиатского склада сосед из крайнего купе, в котором его ждали жена и двое детей, и ещё посередине коридора, усевшись на откидной стул перед таким же небольшим откидным столом довольно молодой человек в спортивном костюме слушал музыку из небольшого приёмника, поставленного на стол, и задумчиво и грустно смотрел в окно на заходящее солнце, и перед ним стоял уже довольно остывший стакан с чаем, который по расписанию проводник начнёт разносить по вагону минут через двадцать-тридцать, последний вечерний чай, которого, кстати, и дожидались наши два путешественника, занимавшие вдвоём целое купе… Лишние спутники им были совершенно не нужны, и они заранее оплатили два оставшихся места, что бы в пути их никто не тревожил…

Старший из них, коренастый и очень крепкого сложения крепыш лет сорока пяти – сорока восьми, довольно среднего роста, примерно метр семьдесят восемь – метр восемьдесят, одетый в дорогой твидовый костюм положил вагонную подушку в изголовье койки, рядом с окном, и облокотившись на неё медленно и задумчиво перелистывал только что вышедший сборник поэзии серебряного века, в котором была представлена очень хорошая подборка Мандельштама, Блока, и Бальмонта. Да, и рядом на столе, недалеко от его локтя покоились два таких-же свежих издания Германа Гессе, и две ранние книги Набокова.

Напротив него, в противоположном углу сидел довольно высокого роста мужчина лет на семь помоложе Профессора, одетый так-же в твидовый костюм, но гораздо более уличного и прогулочного фасона, и над его довольно остро отточенным носом свисала часть благородной и заботливо ухоженной шевелюры, так-же как и взгляд его несколько близоруких глаз нависшей над толстым и глянцевым полуисторическим-полурекламным журналом, и несколько таких-же подобных небольшой и немного рассеянной стопкой лежали рядом с ним на вагонном столике. Да, и кстати пожалуй нелишним здесь будет отметить что всей своей немного костлявой худобой и рассеяностью он очень напоминал доцента какой-нибудь кафедры одного из университетов… (Хотя, пожалуй тут-же для справедливости нужно воздать должное, и отметить, что около семнадцати лет он был деканом кафедры одного из столичных университетов, специализируясь по области Романских и нескольких уже устаревших языков латинской группы.)

Да, итак два соседа, довольно удобно устроившихся около окна купе со своим дорожным чтивом практически не обменялись за эти пол часа между собой ни одной фразой, и только Профессор перестал что-то мерно мурлыкать под мотив давно уже забытой и теперь уже почти никем не вспоминаемой, но весьма неплохой джазовой мелодии, оторвал свой взгляд от только что несколько раз перечитанного стихотворения Мандельштама, аккуратно положил свой сборник рядом с книгами Гессе и Набокова, и несколько вопросительно взглянул на дверь купе, в которую действительно где-то минуты через полторы кто-то вежливо постучался, и услышав пригласительное

«да, да», дверь купе растворилась и проводник, одетый по всей форме осторожно внёс в купе поднос со стаканами чая, пакетом дорожного мармелада и бутылкой холодного немецкого лимонада, расставил всё это на столике и пожелав спутникам спокойной ночи осторожно закрыл за собой дверь купе.

Профессор, встряхнув своей головой и немного зевнув сказал своему соседу, тоже уже сложившему свои журналы и отодвинув их к окну, а теперь довольно рассеянно зевая старавшемуся поудобнее усесться напротив небольшого накрытого стола, что чай в этой поездке вроде бы вполне сносный, и отпив два глотка прибавил – Голштейн, всё это просто прекрасно, и наша поездка, и это возвращение, но я всё же надеюсь что ты не забыл что завтра вечером, около шести мы будем уже на месте, и смотри, как бы мне не пришлось тебя будить перед самым открытием дверей, а то ты ведь очень любишь несколько внезапно или даже почти неожиданно немного поспать где-нибудь днём или ближе к вечеру, не вспомнить даже, когда к тебе приелась эта весьма милая привычка, но я уж очень прошу, давай обойдёмся без неожиданностей.

– О-оо, Лев Исаевич, что вы говорите! Это у меня бывает примерно раз в два года, примерно два месяца в это время, но я вполне могу обойтись и без этой милой причуды, и если вы настаиваете, то завтра я и глаз не сомкну, да, кстати, этот период невинной и очень подкрепляющей спячки пройдёт у меня уже меньше чем через неделю, и в следующий раз подобный может быть только через года два – два с половиной… Но завтра я и глаз не сомкну, мне это и правда, ничего не стоит, и, если это может быть надо, я и оставшуюся неделю могу преспокойно воздержаться от этой столь любезной привычки, это проще простого.

– Э, друг мой любезный, это очень мило, и тут я пожалуй уже просто ловлю тебя на слове, уж прости меня пожалуйста, но в ближайшее по приезду время ты мне можешь вполне быть весьма полезен, но пожалуй уж не в спящем виде, ведь, если ты конечно не забыл, то у нас ведь планировалось и всё ближайшее по приезду время, и более позднее, то, что уже гораздо ближе к осени, да, ведь если ты помнишь, ведь на всё это время у нас уже давным-давно имеются и заранее уже обговорённые решения, и путешествия, и разные намерения и планы… – Да, и Курштрейн, договаривая эту тираду с недвусмысленным прищуром и с большой и явной улыбкой смотрел на своего собеседника, который тоже зевнул, пфыркнул, улыбнулся, и просто не смог не сиронизировать в тоне своего более старшего напарника: – Ну, да уж, да уж, мы конечно-же про всё это ещё не раз поговорим, уж на что что, а на это у нас время найдётся. Но, а пока давай-ка лучше уж закончим пока с этим «Херши», он и правда довольно прохладный, и…

– Да, и кстати, и расчёт этого «и», Голштейн, будь так добр, и посмотри, у тебя в сумке лежит наш термос, и если не трудно, то пожалуйста, уж дотянись до него, и…

– И налить вам вашу вечернюю чашку кофе?

– Я хочу сегодня вечером ещё немного почитать, да и немного кое о чём подумать.

И Профессор, мотнув слегка своей головой немного отодвинул к краю стола журналы и некоторые чайные принадлежности, немного зевнул и поставил рядом с вагонными стаканами совершенно неизвестно откуда взявшуюся маленькую кофейную чашку из тончайшего и весьма старинного Китайского фарфора, и давно уже привыкший ко всяким фокусам своего коллеги Голштейн открыл большой термос и наполнил эту вечернюю чашку.

Поезд уже почти подходил к вокзалу, в коридоре и около тамбура уже выстроилась небольшая и весьма пёстрая очередь с сумками, детьми и чемоданами, проводник в другом конце коридора о чём-то беседовал со своим коллегой из соседнего вагона, а Профессор со своим спутником допивали по последней маленькой кофейной чашке остатки кофе из упомянутого уже дорожного термоса, и когда Голштейн поставил свою пустую чашку на стол, Профессор немного зевнув сказал: – Ну что-же, минут через семь мы уже будем на месте. Да, этот кофе был последним?