Шрифт:
Эрнест Хемингуэй
Свет мира
Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
– Кружку пива, - сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.
– А тебе?
– спросил он Тома.
– Тоже.
Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.
–
– спросил Том.
Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:
– Тебе?
– Виски, - сказал тот.
Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
– Нет, - сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке.
– Положи на место, - сказал хозяин.
– Идите вы знаете куда, - сказал Том.
Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
– Чего еще?
– спросил он.
– Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.
– Ваше заливное провоняло, - сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.
– Сам ты провонял, - сказал хозяин бара.
– Такие - всегда вонючие.
– Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.
– Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.
– Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.
– А мы и так уходим, - сказал я.
– Без вас решили.
– Мы придем еще, - сказал Томми.
– Суньтесь только, - сказал ему хозяин.
– Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.
– Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.
– Куда это мы с тобой попали?
– сказал Томми.
– Не знаю, - сказал я.
– Идем на станцию.
Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.
– А дверь не надо закрывать?
– сказал кто-то.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и
– Что ж, закроете вы дверь или нет?
– Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.
– Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
– Ты никогда не водился с поваром?
– спросил он меня.
– Нет.
– Вот попробуй с нашим.
– Он поглядел на соседа.
– Он это любит.
Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
– Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб.
– Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.
Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.
– Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.
Повар обернулся и сердито крикнул ей:
– Молчи ты, слоновая туша.
Она продолжала хохотать и трястись.
– Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос.
– Ой, господи боже мой.
Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.
Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.
Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:
– Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
Я засмеялся и повторил его слова Томми.
– Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он. Посмотрите на эту троицу.
Тут заговорил повар.
– Сколько вам лет, ребятки?
– Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.
– Ха-ха-ха!
– Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
– И зачем говорить гадости, - сказал повар.
– Я ведь по-хорошему спросил.
– Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.
– Ты что это?
– оглянулся на меня Томми.
– Ничего, сиди спокойно.