Свет мира
Шрифт:
Сперва они ели молча, потом крестьянин нарушил молчание.
— Послушай, приятель, — сказал он, — ты скальд, и потому мне очень хотелось бы узнать, как ты относишься к Гуннару из Хлидаренди? Не кажется ли тебе, что Гуннар из Хлидаренди был самым великим человеком из всех исландцев?
— Ну, этого бы я, пожалуй, не сказал, — ответил скальд. — Но, несомненно, во многих отношениях он был великий человек.
— Нет, он был великий во всех отношениях! — заявил крестьянин и смотритель маяка Ясон. — Он единственный, о ком в древних книгах говорится, что он мог подпрыгнуть в полном вооружении на высоту своего роста и прыгал назад так же, как и вперед. Указывается даже время
— Да, — сказал скальд, — а мы тут сидим под дверью у добрых людей.
— Что? — спросил страж. — О ком это ты?
— Ни о ком, — ответил скальд. — Мало ли что придет в голову.
— Я часто думаю о Гуннаре из Хлидаренди, — продолжал страж. — Когда светит луна, вот так же как теперь, я всегда вспоминаю, что Гуннар один из немногих исландцев, сочинявших стихи одинаково хорошо как при жизни, так и после смерти. Вот в такую же лунную ночь он повернулся в своем кургане, посмотрел на луну и сказал вису:
Молвил сурово воитель, Подвигов дерзких вершитель, Светлый, с доблестным сердцем, Грозный отец Хагни: Тот, кто ходит в шлеме, Тот, кто мечом препоясан, Лучше смерть увидит, Чем отступит в битве, Чем отступит в битве.По-моему, это лучшие стихи, какие только были написаны на исландском языке, хотя их и сочинил покойник. Для человека, живущего на отдаленном мысе, большое утешение думать о тех временах, когда народ имел право называться народом и жить в этой стране. Теперь в Исландии больше никто не борется, разве что какой-нибудь лишенный чести негодяй или неудачник набросится во хмелю на честных людей.
Оулавюр Каурасон сказал:
— А мы сидим тут с тобой ночью под дверью у добрых людей да дрожим от холода, ты герой, я скальд — двое убогих.
— Ты что, спятил? — спросил страж. — Когда это я был убогий? А если ты замерз, вот тебе кусок двенадцатилетней [24] , вернее, тринадцатилетней полярной акулы — ешь.
— Большое спасибо, — сказал скальд. — Я не сомневаюсь, что мясо акулы очень полезно, но, к сожалению, я не выношу ни вкуса его, ни запаха.
24
Мясо полярной акулы, пролежавшее в земле 12 лет и одну зиму, считалось у исландцев деликатесом.
Тогда смотритель маяка возмутился и сказал, что это как раз в духе проклятого нового времени: лучше подохнуть, чем понюхать акулье мясо.
— Стыд и позор называть исландцами людей, которые брезгуют запахом акульего мяса.
— Надеюсь, ты не рассердишься на меня, милый Ясон, если я задам тебе один вопрос, — сказал скальд. — Можешь не отвечать на него, если не хочешь. Как ты думаешь, ел ли Кьяртан, сын Олава, двенадцатилетнюю акулу за день до того, как он посватался к Гудрун, дочери Освивра [25] ?
25
Герои
— Точно я тебе этого сказать не могу, — ответил смотритель маяка. — Но я знаю одно, герои саг ни в коей мере не походили на современные ничтожества, которые считают себя великими и презирают простого человека. И Гудрун, дочь Освивра, не стеснялась стирать в ручье белье, хотя была знатной женщиной, а в то утро, когда был убит Кьяртан, она напряла шерсти на двенадцать локтей сукна.
Кончив есть, они еще некоторое время посидели на крыльце, веселье в доме не стихало. Страж немного встревожился.
— Мне, конечно, совершенно безразлично, что со мной будет после этой ночи, — сказал скальд. — Но не исключено, что завтра у меня начнется воспаление легких.
— Во всем Йомсбурге не нашлось бы ни одного человека, который произнес бы хоть одно трусливое слово или испугался чего-нибудь даже тогда, когда действительно грозила опасность, — сказал крестьянин Ясон. — А ты побегай немного по берегу и разогреешься.
Скальд Оулавюр Каурасон начал хлопать себя руками и неуклюже подпрыгивать, страж угрюмо ходил взад и вперед под окнами купца; съев кусок двенадцатилетней акулы, он был нечувствителен к холоду. Наконец арестованный устал прыгать и снова укрылся от ветра за стеной дома.
— Ну как, стало теплее? — спросил страж.
— Едва ли, — ответил скальд. — У меня колет в груди.
Тут Ясон призадумался. Как старый верный смотритель Тойнгарского маяка, он испытывал потребность честно нести службу на вверенном ему властями посту, подчиняясь приказу, он должен был стеречь арестованного, не обращая внимания, заболеет ли тот воспалением легких или вообще замерзнет насмерть тут же на улице. Но тем не менее в груди стража требовало себе местечко и сострадание, долг человека по отношению к человеку, долг, стоящий выше закона и службы и не задающий вопросов, кто тот человек — преступник и осквернитель твоего рода или добрый друг и родственник.
— Может, председатель окружного суда передумал и не повезет тебя в Адальфьорд этой ночью? — сказал страж.
— Может, он просто забыл про нас? — сказал Оулавюр Каурасон.
— Если хочешь, я могу постучать и спросить судью от твоего имени, что он намерен делать, ведь это касается непосредственно тебя, — предложил страж.
Прошло много времени, прежде чем стук стража принес какие-то плоды. В щелку дверей выглянула женщина и спросила, в чем дело, неужели на небесах и на земле все посходили с ума? Страж объяснил деловым тоном, что тут ждут два человека, арестованный и его страж, и что арестованный хотел бы узнать, не изменил ли судья своего намерения ехать сегодня ночью через Гамлафельсдаль. Женщина пообещала все разузнать, ушла и заперла за собой дверь. Вскоре кто-то снова открыл дверь. На пороге, пошатываясь, появился судебный писарь, он спросил довольно надменно, хотя и не очень внятно, кто осмеливается тревожить государственного чиновника в такое время суток.
— Арестованный просил меня узнать у судьи… — начал крестьянин Ясон, но судебный писарь перебил его:
— Судья сказал: пусть арестованный жрет дерьмо! — Потом он потянул дверь и захлопнул ее перед самым носом у стража.
После этого короткого, но выразительного заявления продрогшие полуночники еще долго стояли на крыльце и молчали. В обледенелых скалах пенились волны, украшая белым кружевом мягкие шелковистые водоросли, сверкающие в лунном свете, метель проносилась по площади в причудливом танце, взвивалась кверху и исчезала, взмахнув белоснежным шлейфом, наконец страж нарушил молчание: