Свет мира
Шрифт:
— Нет уж, благодарю! Единственное, чего им не хватает, так это чтобы все плясали под их дудку.
— Я жажду встретить в людях Бога, — сказал скальд. — Это единственное, чего я хочу. Я уверен, что, если бы я нашел его, я поправился бы в тот же день.
— Ну, я вижу, что пора принести молитвенник, — сказала Магнина, явно желая прекратить этот возвышенный и чувствительный разговор, в котором превосходство было не на ее стороне. — Раз уж тебе так этого хочется, — прибавила она.
Она грузно поднялась и ушла, через некоторое время она вернулась с книгой. Но это был не молитвенник, который она грозилась принести, а «Фельсенбургские повести». В другой руке она держала горячую вкусно пахнущую оладью, смазанную маслом, и кусок бурого сахара. Она положила их перед юношей и сказала:
— Ну, теперь-то уж ты должен поправиться, теперь, насколько я понимаю, к тебе относятся хорошо.
Его глаза наполнились слезами, и он не смог
Почесываясь, Магнина присела на край его постели и начала листать книгу. Пока она искала нужную страницу, он искоса разглядывал ее: выпуклый толстый слой жира начинался у нее с самого загривка, он расплывался и, словно щит, закрывал плечи, потом жир спускался, закрывая бока и мясистые бедра, так что талия существовала лишь в воображении, Магнина без передышки сопела и никак не могла найти в книге нужную страницу. Наконец она отыскала ее.
— Значит, так, Альберт нашел Конкордию, немного смущенную, в условленном месте на берегу, кажется, мы здесь остановились. Вообще-то на этом месте история любви Альберта и Конкордии кончилась. Они поженились, и у них пошли дети; к сожалению, любовные истории часто кончаются именно таким печальным образом. Прошло много времени, больше они уже ни о чем не мечтали, их жизнь была полна скучного супружеского покоя, лишенного каких-либо чувств и интересов, это было пресное семейное благополучие, которое не могло расшевелить воображение. Единственная проблема, способная заинтересовать читателя, возникла лишь тогда, когда подросли их дети, она состояла в том, как найти пары этим высоконравственным и благовоспитанным молодым людям, чтобы помешать им «совершать кровосмешение, совокупившись друг с другом, когда стремление к продолжению рода возьмет верх над рассудком и добродетелью», — как выражалась эта искренняя христианская книга, столь беспощадная к греху и сатане.
Но, к счастью, в один прекрасный день, когда дети уже достигли брачного возраста, неподалеку от острова произошло еще одно кораблекрушение, среди вновь потерпевших кораблекрушение и выброшенных на остров были две прекрасные сестры из города Миддельбурга, которые тут же вышли замуж за сыновей Альберта и Конкордии. Уместно спросить, как можно было продолжать эту христианскую историю, если брак есть предел и моральная цель всех приключений? По счастливой случайности однажды выяснилось, что девицам совсем недавно пришлось выдержать жестокую борьбу с самим дьяволом, ибо это был именно дьявол, принявший, как обычно, облик молодых людей, не состоящих в браке, ибо о тех, кто состоит в христианском браке, нельзя рассказать ничего интересного. Началом этих событий послужило то, что несколько соблазнителей, сговорившись с безбожным братом обеих сестер, заманили их на борт корабля под предлогом безобидной вечеринки. Но вместо того, чтобы после танцев проводить девиц домой, они крепко выпили, подняли якорь и вышли в море, взяв курс на острова Банда и Молуккские острова. На корабле, кроме соблазнителей, оказались еще две таинственные француженки, обе очень приятные на вид и обходительные, однако скоро выяснилось, что это за птицы. Сестры видели, что вежливость и любезность всех находящихся на корабле уменьшаются по мере того, как корабль удаляется от берега, и уже в первый вечер соблазнители, напившись до бесчувствия, хотели овладеть обеими сестрами. Сестры защищались с помощью хлебных ножей, больше об этом сражении ничего не сообщалось, кроме того, что соблазнители на этот раз предпочли убраться подобру-поздорову.
Однако борьба между добродетелью и пороком на этом не кончилась, напротив, она только начиналась. С каждым днем благородные господа, находящиеся на корабле, все больше и больше открывали свое истинное лицо, в том числе и обе прелестные и учтивые француженки вместе со своим галантным французским кавалером. «Как-то мы с сестрой позволили уговорить себя спуститься в салон. Но что за ужаснейшее зрелище предстало перед нашими очами! Прекрасный французский кавалер сидел совершенно голый между этими двумя потаскухами и при этом в такой отвратительной позе, что мы с громким воплем, закрывая лицо руками, бросились в самый дальний угол». Тут Магнину охватила дрожь, и она была вынуждена прервать чтение. Она встала, плотно прикрыла чердачный лаз, чтобы не дуло, схватила в смятении еще одну пару чулок и натянула их на ноги. При этом она не произнесла ни слова и не взглянула на юношу. Потом она снова уселась на край кровати и продолжала чтение. Она долго читала о поучительной и достойной подражания борьбе за свою невинность, которую благородные немецкие девицы вели с этим скопищем злодеев с французскими наклонностями, не придававших, казалось, здесь, посреди бездонного океана, особой ценности
«В конце концов мерзкая необузданная чувственность не только не утихала в них, но разгорелась в костер всепожирающей страсти, и трое подлецов однажды вторглись к нам, чтобы овладеть нами силой. Однако у каждой из нас под подушкой лежал наготове раскрытый складной нож…» — Новый приступ дрожи, охвативший Магнину, казалось, никогда не кончится. Она вся тряслась, но не как осиновый лист, а как огромная гора. Она уставилась в одну точку тупым бессмысленным взглядом, часто встречающимся у людей, когда их бьет озноб; изо всех сил Магнина старалась стиснуть зубы, но это ей не удавалось, и они громко стучали.
— Тебе холодно, Магнина? — спросил юноша. — Мне почему-то тоже вдруг стало холодно.
— Сама не знаю, — заметила девушка, — ведь я прежде часто читала это место. Но как ужасно читать вслух об этих безбожных людях! Даже не понимаю, как я могла бы прочесть это кому-нибудь. Боже меня упаси, я не пережила бы этого!
Дрожащим срывающимся голосом, стуча зубами, она сделала еще одну отчаянную попытку.
— «Но эта грязная комедия очень скоро превратилась в кровавую трагедию: не дав им опомниться, мы выхватили из-под подушек ножи и почти одновременно вонзили их в этих распутных мерзавцев, так что одежда наша оказалась забрызганной их кровью».
Читать дальше Магнина уже не могла, книга захлопнулась и, скользнув по ее коленям, упала на пол.
— Великий Боже, неужели я читала все это вслух? Вот уж не думала, что прочту это вслух хоть одному человеку! Я, видно, не в своем уме. Дай я погреюсь немножко около тебя, а то у меня будет воспаление легких.
Не теряя времени, она сбросила туфли, откинула одеяло и легла рядом, кровать затрещала так, словно вот-вот сломаются все доски, Магнина была как целая груда человеческих тел, и для юноши почти не осталось места; и хотя она навалилась на него лишь половиной туловища, ему показалось, что на него навалился весь исландский народ. Магнина тяжело сопела и судорожно, словно утопающий, хватала ртом воздух. Ему стало бесконечно жаль ее, он от души желал, чтобы она перестала дрожать и успокоилась бы. Это большое грузное существо билось, точно в судорогах, обрушиваясь временами на него тяжелыми волнами, совсем как прибой. Дотронувшись до нее, он почувствовал, что ноги выше колен у нее голые, и понял, что, сколько бы чулок ни надевала эта бедная девушка, ее толстые ляжки все равно будут мерзнуть. Но чем дальше он отодвигался к стене, тем ближе она придвигалась к нему, ему было не укрыться от нее, она была повсюду, ее запах бил ему в нос, от ее губ одна щека у него была мокрая. Магнина, как мир, царила повсюду — не только снаружи, но и внутри, он ощущал ее теперь не как отдельного человека, а как воздух, как действительность, и сам он был лишь частичкой ее, так же как рыба — лишь частичка моря, и он ощущал ее, как рыба ощущает море; на свете больше ничего не существовало, это и была сама жизнь. Прежде он любил Гвюдрун из Грайнхоутла и Конкордию с Фельсенбургских островов и грезил о них, когда оставался на чердаке один. Это была любовь, которая зарождалась в душе и постепенно пробивалась наружу, такая любовь никогда не бывает естественной. На этот раз любовь началась в теле и сразу овладела всем его существом, ему вдруг показалось, будто эта толстая девушка и была тем целым светом, о котором он так мечтал и которого ему так недоставало. Ему показалось, что он наконец-то перестал быть одиноким. Но это длилось всего одно мгновение, искра, вспыхнувшая во мраке души, тут же погасла, а Магнина все еще наваливалась на него, огромная, как крепостной вал, душила его, и от нее пахло сильнее, чем обычно. Ему стало больно, и он застонал, она приподнялась на локте, потная, растрепанная, злобно взглянула на него и сказала:
— Ну?
— Я не могу, — сказал он жалобно, отвернулся и натянул на лицо одеяло.
— Этого и следовало ожидать, — проговорила она. — Я могла бы и раньше об этом догадаться. Такое жалкое ничтожество, да еще к тому же и калека.
Фыркнув, она вылезла из-под одеяла, больше она уже не дрожала, только была очень красная и растрепанная.
— Слава Богу, до сегодняшнего дня я еще не ложилась в постель с мужчиной и ни один мужчина еще не осквернил меня. Надеюсь, что и в будущем Бог избавит меня от этого.
— Я не виноват, — сказал Оулавюр из-под одеяла.
— Нет, вы только послушайте, что он говорит! Выходит, это я виновата, что озябла и должна была лечь на минутку, чтобы согреться? Может быть, я виновата и в том, что ты не мог оставить меня в покое? Чего же еще и ждать, эти проклятые мужики ни одной девушки не пропустят, даже если они сами всего лишь жалкие калеки! Но знай, что, если ты еще раз посмеешь прикоснуться ко мне, я пожалуюсь матери!
— Я не мог, — произнес он чуть не плача. — Я не хотел. Я не виноват.