Свет мира
Шрифт:
— Рогатых животных? — удивился скальд.
— Да, я имею в виду… не заметил ли ты на крыльце двух старых баранов с закрученными рогами?
— Нет, — сказал скальд.
— Ну и прекрасно, мой милый, тогда все в порядке, — сказал доктор уже спокойнее и потрепал скальда по щеке. — А теперь пей!
Он поднес стакан к губам скальда и выплеснул водку ему в нос и за ворот куртки. Потом он снова начал рыться в своем столе и вытащил еще несколько листов бумаги, на этот раз рисунки.
— Вот копии рисунков, которые я послал в университет для более тщательного изучения, — сказал он.
Скальд не осмелился еще раз произнести свое роковое «угу», он боялся обидеть доктора и сказал:
— Понятно.
— Хочу раз и навсегда заявить, что я не верю ни в какие таинственные явления, что бы там ни говорил Пьетур Три Лошади, — сказал доктор. — Как врач, ученый и человек, доверяющий только опыту, я не могу позволить себе соглашаться со всяким вздором. На мой взгляд, каждое
Доктор снова налил себе у шкафчика и выпил, повернувшись к скальду спиной, потом обернулся и продолжал:
— Однажды ночью, это было ранней весной, я сидел в своем кабинете и делал анализ мочи. С этого все и началось. Это был самый обычный анализ мочи, какие мне приходится делать сто тысяч раз в год, а может, и больше, Господи Боже мой, об этом никто и не думает. Но что происходит? В ту минуту, когда я смотрел через микроскоп, передо мной вдруг возникли удивительнейшие картины, подобных картин я никогда прежде не видел; берусь утверждать, что вообще ни один врач не видел подобных картин при таких же обстоятельствах. Эти картины обладали не только формой и перспективой, они обладали также протяженностью во времени, они обладали пространственно-временными свойствами в полном соответствии с теорией Эйнштейна, вообще-то они больше всего были похожи, если только их можно с чем-нибудь сравнивать, на замечательные кинофильмы, с той разницей, что в них происходили вещи, которые не смог бы воспроизвести ни один из величайших мастеров кино. Вот, например, я вижу огромную реку, широкую и бурную, очень похожую на Миссисипи, она несется между заросшими лесом берегами, вот как тут, на рисунке номер один. Вдруг я вижу, плывет диковинное гигантское животное с такими огромными рогами, каких я никогда в жизни не видел ни у одного живого существа, они вздымаются в небо, как две огромные страшные колонны, вот я изобразил их на рисунке номер четыре. Не успел этот баран выйти на берег и отряхнуться, как взошла луна и земля покрылась снегом, и тут вдруг я увидел, как по лесу верхом на единорогах скачет отряд полулюдей, полукоз, а впереди всех женщина с витыми рогами! — Бог мне свидетель! — да еще на зеленом коне, клянусь жизнью; вот на этих рисунках я изобразил всю свиту с мельчайшими подробностями, а вот портрет самой королевы, рога у нее точь-в-точь как у козла, и все же это настоящие женские рога, клянусь жизнью. Но какое научное значение имеют эти бороздки на рогах, этого я, к сожалению, здесь определить не могу, для этого мне не хватает научной аппаратуры, это дело университета. Единственное, в чем я могу заверить университет, что я видел это собственными глазами через микроскоп; я, человек с университетским образованием, я, человек, который наотрез отказывается признавать сверхъестественное и которому никогда не придет в голову верить в загробную жизнь; плевать я хотел на то, что Пьетур Три Лошади один купил все это хозяйство и теперь может выдать меня властям, пусть они меня четвертуют, но ни земля, ни небо не заставят меня признать существование хотя бы самого паршивенького ангела, не говоря уже о чем-то другом; но я уверен, дружок, что все это останется между нами, потому что иначе Пьетур Три Лошади совсем взбесится, пусть это хозяйство его — только на бумаге, он все равно прав, ибо здесь, в поселке, совершенно необходимо, чтобы люди верили в привидения, иначе они черт знает во что будут верить. Загробная жизнь — это вопрос социальный, который имеет значение прежде всего для этой жизни, вот почему я как член человеческого общества считаю, что, поскольку Научное Общество по Исследованию Души, к сожалению, не в состоянии обеспечить людей в этой жизни, кто-то должен дать людям загробную жизнь взамен картошки, торфа и ботинок, а церковь сдохла и провалилась ко всем чертям; можешь повторить это кому хочешь от моего имени, даже если правда, что Пьетур Три Лошади купил весь поселок за наличные, Господи Боже мой, чтоб мне провалиться, если я вру. Пей!
— Спасибо, — сказал скальд.
Доктор разбросал свои рисунки по столу и креслам, снова подошел к шкафу, повернулся к юноше спиной и выпил.
— К сожалению, мне надо идти, — сказал скальд и встал.
— Что за чушь! — сказал доктор. — Куда тебе спешить? Не так уж часто ты бываешь у меня в гостях. Мы еще с тобой в картишки перекинемся. Допивай свой стакан, и сыграем пульку.
— Мне пора, — сказал скальд.
— Ни слова, пока твой стакан не будет пуст, — заявил доктор и снова толкнул скальда в кресло. — Ты мой гость. Мы, собственно, еще и не поговорили с тобой. Вот когда ты опорожнишь свой стакан, мы сможем начать беседу.
— Мне очень жаль, но я не умею пить водку, — сказал скальд.
— Тогда ты должен этому научиться, —
— Я… я боюсь спиртного, — сказал скальд.
— Значит, ты не можешь быть скальдом, — сказал доктор. — И вообще человеком, и тем более исландцем. Водка — это источник жизни.
Доктор встал, держа в одной руке стакан, другой рукой он схватил скальда за горло, потом засунул ему между зубами пальцы и хотел вылить в рот водку. Но едва скальд почувствовал на губах вкус водки, он вздрогнул, словно девушка, впервые познавшая мужчину, и толкнул стакан плечом, так что тот выскользнул у доктора из рук, упал на пол и разбился. Некоторое время доктор молча смотрел на осколки неподвижным пьяным взглядом, ни один мускул не дрогнул у него на лице, потом, преисполненный чувства ответственности, он спокойно и твердо подошел к шкафу, как будто собирался произвести сложную полостную операцию, достал другой стакан, наполнил его и поставил перед больным. На это ушло довольно много времени, ибо доктор не спешил, поэтому больной успел незаметно откинуть крючки на окне. Поставив перед скальдом новый стакан с водкой, доктор снова заботливо осмотрел ружье. Потом он принялся убирать с дороги стулья, проделывая это так тщательно словно готовил помещение к операции. Наконец он прислонился к стене напротив скальда, поднял одной рукой ружье, а другой показал на водку.
— Пей! — приказал он.
И тут в жизни этого бедного скальда произошло чудо, он неожиданно вскочил, не раздумывая, распахнул окно и был таков. Он успел перемахнуть через подоконник в темноту раньше, чем доктор приложил ружье к щеке и прицелился. Выстрел, грянувший в следующую секунду, не попал в цель.
Глава тридцатая
Какие таинственные силы уберегли этого несчастного скальда от верной смерти в кабинете доктора? Он выбрался из лужи под окном и побежал что было сил, спасаясь от града пуль. У изгороди он остановился и оглянулся. Доктор перестал стрелять и закрыл окно. Скальд почувствовал себя в безопасности, перелез через ограду и пошел своей дорогой.
Он постучался в дверь почты с черного хода и спросил:
— Могу я отправить письмо?
— Пожалуйста, — ответила жена почтмейстера. — Если у тебя есть конверт и деньги на марку.
Оказалось, что у скальда есть пятьдесят крон наличными, но нет ни конверта, ни мелочи на марку.
— По-моему, будет лучше, если ты не станешь писать это письмо, — сказала жена почтмейстера. — Все любят писать письма. Но я давно заметила, что писать письма не имеет никакого смысла.
— Я, собственно, и не собирался писать письмо, — сказал скальд.
— Ну тогда, значит, все в порядке? — спросила женщина.
— Нет, — ответил скальд. — Я, к сожалению, должен послать своей знакомой один пустяк.
— А ты не можешь передать ей это сам? — спросила жена почтмейстера.
— Нет, — ответил он. — Я уезжаю сегодня вечером. А она прибудет не раньше завтрашнего утра.
Кончилось тем, что жена почтмейстера дала скальду конверт и пообещала передать письмо бесплатно, если она встретится с адресатом в поселке. Он вложил в конверт пятидесятикроновую бумажку, заклеил конверт и надписал: «Яртрудур Йоунсдоухтир с хутора Гиль, которая в ближайшие дни должна прибыть в Свидинсвик, от Оулавюра Каурасона Льоусвикинга, срочно».
Женщина положила письмо на полку, и скальд с ней попрощался.
— Значит, ты не пойдешь сегодня вечером на кладбищенский бал, где будет вся молодежь? — дружелюбно спросила жена почтмейстера, по всей вероятности, она угостила бы его кофе, если бы он выразил хоть малейшее желание немного задержаться. Но он заторопился, ничего не ответил и исчез. Да, конечно, парень тронутый, в этом и сомнения не может быть. Он даже и не слышал ничего о кладбищенском бале. Яртрудур Йоунсдоухтир… где подопечный прихода мог раздобыть столько денег, чтобы послать этой женщине? Неужели все-таки правда, что это он поджег дом и ограбил сейф? Во всяком случае, он избегал смотреть прямо в глаза. И очень спешил. И сказал, что уезжает.
Еще рано утром скальд облюбовал себе среди скал маленькую бухточку с мелким песком; когда он проходил там днем, был отлив, сейчас самый низкий уровень воды, а через час или через два начнется прилив. Он решил выпить сразу все снотворное, лечь на песок и заснуть крепким сном, а потом пусть прилив накроет его, и тогда наступит конец его жалкой жизни.
Осенняя тьма была как деготь; тяжелый частый дождь, шум моря. Он сел на мокрый песок. В его голове царил мрак, это было то состояние души, когда каждое слово утешения кажется изуродованным утопленником, выброшенным морем на берег; ни одного прекрасного воспоминания, а только одни кровоточащие и причиняющие боль, и пробуждать их, эти воспоминания, к жизни было все равно, что резать по живому мясу. Сквозь кромешную тьму будущего не светила ни одна даже самая крохотная звездочка. В такие минуты не подводят итоги своему прошлому, как это делают люди, мирно отходя на смертном одре, не припоминают, что было хорошо, что плохо, а что отвратительно. В такие минуты человека есть только один враг, других он не знает, этот враг — его собственная жизнь. Скальд поднес бутылку к губам и начал пить.