Свет озера
Шрифт:
Он явно воодушевился и помолчал немного, собираясь с духом. Потом вздохнул, обвел взглядом всех присутствующих, вкладывая в этот взгляд всю свою силу, как бы желая лишить их возможности возражать, и заговорил еще медленнее:
— Но речь идет еще и о другом… На свете столько детей, а война и голод ежедневно грозят им смертью. Столько детей в Франш-Конте, и все они — наши дети… И этих детей, всех их, пусть их даже сотни, мы спасем.
Он шагнул и встал рядом с Ортанс. Положил ладонь на плечо девушки и добавил:
— Ортанс и я, мы пойдем
Бизонтен был так сражен этой новостью, что не мог вымолвить ни слова. Он так и остался стоять, обнаженный по пояс, рядом с Пьером. Блондель снял свою руку с плеча Ортанс и шагнул к очагу, не спуская глаз с Бизонтена. Встал около него и проговорил совсем другим тоном, словно бы речь шла о чем-то постороннем:
— Когда я спас этих двух детей, которых вы видите здесь и которых вы тоже спасли от яростного нападения волков, это не их я унес на руках. Да, да, не их…
Он не решался продолжать и перевел взгляд с Бизонтена на детей, видимо, в поисках нужных слов, а их-то и оказалось всего труднее найти. Потом с силой заговорил:
— Спасая их, я спасал своего маленького Давида. Это его я дважды вырывал из рук смерти. Если бы они умерли, он, мой Давид, был бы дважды мертв… И я знаю теперь, что каждый ребенок, убитый этой войной, каждый ребенок, которого она убьет, будет и моим ребенком. Каждая невинная жертва этой варварской бойни будет моим убитым Давидом. Моим крошкой Давидом, истекшим кровью, звавшим меня во мгле. Жертвой людской жестокости, жертвой моего безумья, коему нет прощения.
Голос, звучавший до этого раскатисто, вдруг сник на последней фразе. Казалось, он на миг растерялся, потом выпрямился, и лицо его просветлело. Уже не к этим людям, находившимся здесь в хижине, обращался он — он обращался ко всему миру. Это всю вселенную объял он своим светлым, горящим изнутри взглядом, словно свет очага вошел в него чрез чуть затуманенные врата его глаз. Он потряс головой, озаренной огненным нимбом волос.
Потом резко дернул плечами, Бизонтен догадался — Блонделю пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы сдержать подступившее к горлу рыдание. Уже более спокойным тоном лекарь продолжал:
— Надо спасти их всех… Сейчас, когда у меня ничего нет, нет никого, кому бы я мог посвятить свою жизнь, я должен посвятить ее им, этим детям. Пусть там их десятки, сотни, тысячи, они меня ждут. Я знаю это… Сегодня ночью я видел их. Вокруг меня толпились тысячи. Тянули ко мне свои окровавленные ручонки. Целый океан умоляющих личиков… Эта ночь стала для меня озарением — я теперь знаю, чего господь хочет от меня. Он требует от меня спасти не только два этих истерзанных существа, которые встретились мне на дороге, но искать повсюду еще других и других. Жертв ненависти, жестокости и человеческого равнодушья. Вот ради чего погиб мой маленький Давид… Во имя того, чтобы были спасены другие.
Он оглянулся на Ортанс и добавил еле слышно:
— Нынче ночью я понял,
Он по-прежнему не спускал с Ортанс напряженного, почти пугающего взгляда. Похоже было, что он читает в ее душе. Она даже не шелохнулась. И против воли вся как бы окаменела, совсем как лекарь. Впервые Бизонтен видел ее такой. Его охватила тревога, такая же, какая охватывала всякий раз, когда к нему обращался Блондель, — тревога и одновременно оцепенение. Голоса ребятишек, все еще возившихся в уголке, казалось, тоже стали частью этой необъятной тишины, медленно растекавшейся вокруг… Медленно… Дождь и снег тоже притихли.
Блондель обошел кругом стола и не сразу сел на скамью рядом с Ортанс, облокотившись о стол, так что, полуобернувшись, они, сидящие рядом, могли видеть друг друга. Лекарь не спеша приподнял руки и положил их на плечи Ортанс. Бизонтену была видна ее белоснежная шея под высоко закрученными на затылке волосами. Видел он также повернутое в профиль лицо Блонделя, и взгляд огромного его глаза казался мучительно напряженным.
Залегло молчание.
И тут раздался голос Блонделя. Голос, идущий из самых сокровенных глубин бездны, и этот голос покорно повторяло эхо:
— Ортанс, пришел конец вашему одиночеству… Ваша жизнь обрела смысл… Отныне вы знаете, куда следует вам направить стопы ваши. Наш путь ведет к свету… Мы спасем их всех, милый мой друг Ортанс, сестра моя, сильная духом сестра. И всякий раз мы будем спасать крошку Давида от людской ярости… Люди жаждут крови так же, как жаждут ее хищники, но они более изощрены в искусстве творить зло. А мы, мы противопоставим злу любовь.
Он поднялся. Встал перед Пьером и Бизонтеном и бросил несколько театральным тоном:
— Ортанс явилась мне во сне. Высокая, сильная и прекрасная, и лицо ее сияло надеждой. Она стояла передо мной со своим широко открытым сотням и тысячам детей сердцем… Она внимала моему голосу. Так оно и должно было быть. Она мне отвечала.
В эту минуту открылась дверь, вошел кузнец и задул свой фонарь.
— Морозец все крепчает, — сказал он. — Тучи разогнало, боюсь, как бы снова ветер не поднялся.
Но так как никто ему не ответил, старик повесил фонарь на крюк у двери, скинул плащ и присел на край своего лежака.
Все время, пока говорил Блондель, Клодия неподвижно сидела по другую сторону горящего очага на чурбане. Бизонтен несколько раз взглянул на нее. Он так и не мог догадаться, слушает ли она, о чем идет речь, и что происходит у нее в голове. Но Блондель вдруг подошел к ней и проговорил, молитвенно сложив руки:
— Господи, ты посеял семена ненависти в сердцах миллионов людей, но ты посеял также семена любви в сердцах нескольких. И сердца эти так велики, так чудесно велики!
Голос его прервался. Он положил ладонь на головку Клодии и ласково погладил ее рассыпавшиеся кудри. Он взглянул на нее, потом взглянул на Мари.