Свет озера
Шрифт:
Блондель поднял на руки собаку, спящую перед очагом, потом, выпрямившись, сказал:
— Ложись спать, Клодия. Сейчас отнесу Шакала в конюшню и, когда он сделает там свои дела, уложу его рядом с тобой.
Клодия легла, а Мари и Ортанс уложили ребятишек. Малышка уже спала крепким сном. Мари взглянула на нее и Бизонтен услышал ее шепот:
— Боже, до чего она красивая, до чего хрупкая. Я ее тоже буду выхаживать.
Ей почудилось, будто Пьер душой отозвался на ее слова, он положил ей руку на плечо, и по лицу его понятно было, что он хочет сказать: «Пусть все так идет как идет, как будто мы ничего не слышали».
Но тут вмешалась Ортанс:
— Нет! Нет! Он же сказал:
Говорила она точно таким же языком, как Блондель, и им казалось, что они слушают его самого. Бизонтена даже испугала власть этого человека. Как мог он за такой короткий срок подчинить своему влиянию столь, казалось бы, сильную натуру, как Ортанс, и это даже встревожило его. И все же он твердил про себя: «Возможно, никогда ты и не станешь таким, как они, но ты тоже уже вступил на этот путь. Да и кто осмелится действовать иначе, раз речь идет о детях, которым грозит смерть?»
Уложив ребятишек, обе женщины уселись на свои места. Мари неотрывно глядела на засыпавшую Клодию, и Бизонтена тронула бесконечная нежность, что светилась в ее глазах. «Такой взгляд может быть только у матери или по-настоящему влюбленной женщины».
Ортанс снова вся словно окаменела, она сидела выпрямившись, вздернув голову, совсем как Блондель. И то, что видел ее взор, не имело никакого отношения ни к этому месту, ни к сегодняшнему вечеру. Унеслась ли она мыслью в Франш-Конте, к своему жениху, убитому солдатней? Или видела перед собой дорогу, что так часто приводила ее к войне и смерти? И лишь когда в комнату вошел лекарь и уложил перед очагом свою собаку, она вернулась к действительности, глаза ее неотступно следили за всеми движениями Блонделя. Подойдя к сидящим, он проговорил:
— Она уже спит… Бог ты мой, ведь она совсем еще дитя. — Взор его омрачился. — Не хочется мне, чтобы она слышала то, что я сейчас вам скажу… Известно ли вам, как поступали иные матери со своими детьми? После чумы беднякам платили или же власти просто требовали от них, чтобы они поселялись в домах богачей и дворян, пока те не вернутся. Известно вам это?
Все дружно кивнули головой, и лекарь продолжал:
— Так вот, женщины нанимались вместе со своими ребятишками, иной раз даже пристраивали их к другим женщинам, чтобы они жили в домах, где еще гнездилась зараза.
Тут он рассказал историю об одном своем друге, сельском эшевене, которому пришлось послать собственную дочь в помощь могильщикам, хоронившим трупы зачумленных. Этот человек повесился.
Блондель так и остался сидеть у очага, и пламя горящих поленьев окрашивало его волосы в золотистый цвет. В молчании смотрел он на огонь, потом встал и зашагал взад и вперед по комнате. Несколько раз он останавливался, обхватывал руками голову, так что со стороны казалось, будто он хочет раздавить ладонями собственный череп, лишь бы избавиться от терзавшей мозг жесточайшей боли. Наконец, снова подойдя к очагу, он произнес глухим голосом:
— Бизонтен был совершенно прав, я и впрямь безумец. Хочу, видите ли, отстаивать жизнь в век, когда большинство людей думают лишь о том, чтобы сеять смерть. Да, я безумец, ведь только безумец может надеяться быть непричастным ко всеобщему злу.
Он обернулся к Ортанс, и радость просияла в его глазах. Голос зазвучал мягче.
— Да,
Сраженный усталостью, Блондель бессильно рухнул на скамейку. Несколько мгновений он сидел в обычной своей позе, выпрямив спину и напрягши шею, растерянно глядя куда-то вдаль, потом, как бы скошенный внезапно налетевшим шквалом, уронил голову, закрыл лицо ладонями и заплакал. Присутствующие молча переглянулись.
Прошла долгая минута, но тут Ортанс подошла к лекарю и положила руку ему на плечо. Рыдания постепенно стихли. Блондель с трудом поднял голову. Лицо его было искажено судорогой, он пробормотал еле слышно:
— Простите меня, мои друзья… Простите… Простите…
И он шагнул в темноту, притаившуюся за дверью.
34
Кузнец не ошибся. Ночью действительно поднялся ветер и одолел непогоду. Разогнал тучи, и клочки снега, еще уцелевшие после вчерашнего дождя, поблескивали под лучами солнца, однако морозца ветер не принес, и гололеда не было. Земля просохла, на рассвете Блондель вышел посмотреть, какая погода, и, вернувшись, сообщил:
— Еще два таких дня и две таких ночки, и пора нам будет трогаться в путь.
Бизонтен посмотрел на Ортанс и понял, что глаза ее просто не способны одновременно видеть этого человека и вместить в себя зрелище того, что он ей пообещал.
— Пойду-ка я выведу свою кобылку и сделаю небольшой круг, посмотрим, как она себя поведет, — сказал Блондель.
Взяв полушубок и шапку, он вышел. Пьер и Мари оба были в конюшне: он чистил лошадей, она доила козу. Дети еще спали. Бизонтен поглядывал на кузнеца, который, стоя возле своего лежака, с преувеличенным вниманием осматривал острие топора. На самом же деле старик исподтишка наблюдал за Ортанс. Видно было, что ему не терпится заговорить с ней, да он не решается. Бизонтен это чувствовал. Ведь этот старик знал Ортанс чуть ли не с первого дня ее рождения, она росла на его глазах, он говорил ей ты, но была-то она Ортанс д’Эстернос, племянницей эшевена, и он ни за что не осмелился бы высказать, ей все свои затаенные мысли. Бизонтен вздохнул. И он тоже ничего не мог сказать. Смутные мысли теснились в его голове. «Она безумица, — твердил он про себя. — По-другому безумная, чем тот, лекарь, но все-таки тоже безумица. Да и ты, насмотревшись на нее, того гляди свихнешься. В глубине души ты бесишься, что она уезжает. Но не смеешь даже самому себе признаться, что все-таки это облегчение. Те, что остаются здесь, будут, так сказать, в твоем подчинении. Даже старик, потому что он действительно старик».
Кузнец все еще водил точилом по острию своего топора, хотя нужды в том не было никакой, и эта звонкая песнь стали заполняла всю комнату. Из конюшни доносились голоса Пьера и Мари. Поначалу людям почудилось, будто они ссорятся, но толстые деревянные перегородки не позволяли различать отдельных слов.
Несколько минут звучала только песнь стали да потрескивали поленья в очаге, но тут Мари вошла в комнату. Бизонтен сразу догадался, что она до сих пор не может сдержать волнения. Она обвела взором всех троих, но задержала взгляд на Бизонтене. И поставила, видимо с умыслом, кувшин с молоком на пол рядом с плотником.