Свет озера
Шрифт:
Тут старики немного повздорили. Оба они знали Ортанс еще крошкой, но каждый сохранил о ней свои собственные воспоминания, так что со стороны могло показаться, что говорят они не об одном и том же человеке, даже не об одном и том же селении. Пришлось вмешаться Бизонтену, он перевел разговор в другое русло и сумел вызвать общий смех.
Оба старика были счастливы, что обрели дом, где кипела жизнь, и радость их еще усилилась, когда Мари сняла крышку с чугунка, стоявшего на высокой треноге, под которой она поддерживала огонь.
— Черти бы меня взяли! — воскликнул кузнец. — Сколько же это времени я такого чуда не едал.
— Заяц попал в тенета еще на той неделе, — пояснил Пьер. — Сразу удушился в петле, так
— Я его не в виноградных выжимках тушила, я их в соус не подливала, — вмешалась Мари. — Это настоящее вино.
Мужчины молча переглянулись, и цирюльник, выйдя из своего обычного состояния безмолвия, хохотнул:
— Скажи-ка, подмастерье, я бы на твоем месте обеспокоился. Уж не колдунья ли часом твоя супружница?
— И в самом деле, где же ты вина раздобыла? — спросил Бизонтен.
Мари улыбнулась, она радовалась, что сумела другим доставить радость, однако ответила она с запинкой:
— Оно было в тех вещах, что оставила у нас Ортанс. Она сама мне сказала, чтобы я его взяла.
Они снова весело, но не без тревоги переглянулись. Мари помолчала с минуту, потом принесла всю покрытую пылью, уже откупоренную бутылку.
— Тут хватит, чтобы запить жаркое, — сказала она.
— Ну и ну! — воскликнул кузнец. — У нас на ужин тушеный заяц в вине, а это уж что-нибудь да значит!
Обведя присутствующих вопросительным взглядом, Бизонтен сказал:
— А не следует ли нам пригласить мастера Жоттерана?
— Конечно же, — дружно ответили все. — Надо за ним пойти.
Бизонтен накинул на плечи плащ и вышел. Ночь уже была здесь, в лужах на набережной отражались освещенные окна, а от стоящей на причале баржи падала на воду размытая золотая точечка фонаря. Струи дождя по-прежнему распевали свою немолчную песню. Бизонтен жадно вдохнул влажный воздух и чуть что не бегом бросился к тем улицам, где было средоточие городской жизни.
Ничто, казалось, не располагало к веселью: ни ливень, ни мгла, ни торопливый шаг прохожих, прикрывавших от дождевых капель свои фонари, блики от которых пробегали по блестящей, словно смазанной маслом мостовой, — но тем не менее Бизонтен чувствовал, как его распирает от необъятной радости жизни.
39
Радость разбудила Бизонтена еще до зари. Если говорить начистоту, она бродила в нем всю эту ночь, изредка разгораясь жарким пламенем, так что он то и дело просыпался. Но сейчас была эта радость подобна огню, куда подбросили связку сухой виноградной лозы. И горела она столь неистово бурно, что нечего было и надеяться снова уснуть. Он прислушивался к храпу кузнеца и ровному дыханию Пьера и Жана. На миг он подумал о Мари, спящей в соседней комнате вместе с Клодией и Леонтиной. Спит ли она сейчас, она, что всю жизнь прожила в родительском доме, потом в Лявьейлуа, где тоже была всего одна-единственная комната?
Бизонтен посмотрел в окно, куда пробивался предутренний свет, но свет был слишком слаб, чтобы можно было понять, который сейчас час. Ему представился их вчерашний вечер, мастер Жоттеран и его супруга, оба коренастые и дородные, с большими голубыми глазами навыкате. Их промокшие от дождя плащи сушились у очага, с собой они принесли бутылочку вина, банку варенья и огромный кусок сыра. Он до сих пор ощущал охватившее его в ту минуту счастье, светлое, как полуденный час, хотя горели на столе только две свечи да озарял все вокруг огонь из очага. Снова увиделся ему мастер Жоттеран, когда тот благодарил Мари за прекрасный прием, особенно за заячье рагу, а на прощание даже расцеловал ее.
После их ухода цирюльник нарушил свое обычное молчание и всего в четырех словах подытожил общие чувства:
— И славные же люди!
Ночь уже
— Они догадаются, куда я пошел, — сдерживая улыбку, пробурчал он про себя.
Весь город еще спал в объявшей его предутренней мгле. Только еле брезжущий свет сливал в одну бесцветную однообразную массу небо и озеро. О берег лениво билась волна. Бизонтен пошел вдоль берега и на минуту задержался на пристани. Черные барки казались отсюда несуразно огромными, щетинились лесом мачт, их медленно покачивало, и якорные канаты скрипели и подвизгивали. К запаху дегтя и остывшей золы примешивался запах навоза. Из большой конюшни, стоявшей у самого причала, доносился лязг цепей и глухой перестук лошадиных копыт. Кто-то прошмыгнул по набережной и нырнул в воду. И тотчас же раздалось хлопанье крыльев и нечто вроде жалобного кудахтанья:
— Куд-кудах…
Бизонтен догадался, что покой спящих лысух потревожила крыса, и весь просиял при мысли, что при его-то приближении озерные птицы даже не пошелохнулись. И прошептал про себя:
— Озерные, видать, меня узнали.
Вместо того чтобы продолжать путь по пристани, он вышел на улицу Пюблик и повернул вправо — ему захотелось прогуляться по Гран-Рю. Здесь уже кое-где просыпались окошки, бросая на улицу красноватые пятна разожженных очагов. Запах конюшни был столь же резок, но к нему примешивался запах свежего хлеба и горящих печей. У Бизонтена даже слюнки потекли, но пекарь еще не открывал своей лавочки. На ходу Бизонтен обогнал несколько прохожих, многие из них несли фонари. Он и сам собирался было взять из дома фонарь, да потом раздумал. Ему хотелось упиться ночной темнотою, той, что еще царила в городе. Он то и дело спотыкался о кучу какого-то мусора и однажды чуть не упал, но слишком хорошо было у него на сердце, чтобы хоть разок чертыхнуться. Он только крепче поддерживал висящий на боку ящик, где позвякивали инструменты. Уходя из дому, он захватил из повозки этот ящик, и тяжесть его, давно забытая тяжесть, еще сильнее веселила его душу.
Подойдя к стройке, он первым делом ощупал камень, прикрывавший дыру в стене, где прятали ключ, чтобы тот, кто придет раньше прочих, мог его взять. Ему даже ни на миг в голову не пришло спросить вчера мастера Жоттерана, соблюдался ли этот обычай и по сей день. В углублении лежал большой, холодный на ощупь ключ. И сердце Бизонтена забилось сильнее, когда он распахнул тяжелую створку ворот. Здесь полноправно царил запах опилок. Высились штабеля бревен, которые в этот напоенный влагой, предрассветный тихий час казались еще внушительнее. Он поласкал ладонью брусья, провел рукой по длинной балке и остановился на площадке, где строгали доски. И тут он вспомнил, что фонарь в его времена висел на первой отсюда стойке. Он нащупал его, высек кресалом огонь и зажег фитиль. Не сразу разгорелся дрожащий огонек, а Бизонтен ждал, пока глаза его привыкнут к свету и он спокойно сможет продолжать свой путь. Он пересек площадку, где складывали уже готовые доски, примостил там свой ящик на верстак и сам присел рядом. Стояла нерушимая тишина. Он вслушивался в нее, сдерживая дыхание и бег взбудораженной крови. Нет, он ошибся, неполная была эта тишина. Ее нарушал сон, сон дерева. Еле слышный треск, не то чтобы чье-то присутствие, но тем не менее нечто находившееся рядом, то, что никогда не превращается в шум, но тем не менее не переходит и в полную тишину, потому что здесь течет сама жизнь.