Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
Было очень холодно, и Софи с трудом переносила пасмурную парижскую зиму. Впервые за тридцать лет она не увидит снега на Рождество и под Новый год! Ей казалось, что это лишит праздники их поэзии. Она настолько привыкла к северному обычаю [34] украшать елку игрушками и свечками, что сожалела о равнодушии к нему парижан. Здесь привычными были полночная месса, праздничные подарки и балы. Витрины лавок в богатых кварталах соперничали в роскоши. Люди обращались друг к другу приветливо, с радостными лицами. Но где же эта маленькая тайна – наполовину христианская, наполовину языческая, – сотканная из мороза, легенд и семейного уюта тамошнего, русского Рождества? Нередко, прогуливаясь по городу, Софи поднимала глаза к окнам, и ей становилось грустно оттого, что она не видит сквозь занавески темного островерхого силуэта дерева, о котором весь год до Рождества мечтали
34
Обычай был действительно северным: традиция украшать рождественскую елку пришла из Германии и скандинавских стран. Вот только в России этот обычай начал распространяться повсеместно как раз тогда, когда Софи оттуда уехала: в середине XIX века – сначала в Петербурге, затем в провинции. Софи, которая провела много лет в далекой ссылке, вряд ли могла вспоминать силуэт елки за каждым окном. (Примеч. перев.)
Назавтра она еще лежала в постели, когда Валентина принесла – на подносе вместе с завтраком – несколько писем. Одно было со штампом Тобольска, и Софи торопливо, дрожащими руками распечатала его первым. Она и мечтать не могла о таком подарке к празднику!
Письмо оказалось от Маши Францевой. Софи пробежала начало, затем ее взгляд, словно провалившись в выбоину на дороге, упал на строку посередине страницы: «Наш дорогой доктор Вольф…» И чуть дальше – слово «умер». Софи словно обухом по голове ударили. Между этими двумя обрывками фразы не могло быть ничего общего! С тревогой в сердце она вернулась к началу фразы и прочла: «Наш дорогой доктор Вольф, который сделал столько добра окружавшим его людям, умер четырнадцатого мая. Воспаление мозга сломило его подточенный усталостью организм. Он слишком много работал, не давал себе за день и часа передышки; для нас для всех это тяжелая утрата…» Софи уронила голову на подушку; на несколько мгновений она словно погрузилась в беспредельное торжественное и скорбное пространство. Все ее тело ныло, словно разбитое, сломленное этой бедой, во рту появился горький привкус, глаза щипало от непролитых слез. Она задыхалась, дрожала, до крови кусала губы. Внезапно она откинула одеяло, вскочила с постели, ринулась к секретеру, лихорадочно дернула ящик, выхватила оттуда письмо Фердинанда Богдановича и устремила на него растерянный взгляд через лорнет. Когда она в июне месяце получила это письмо, доктора уже не было в живых! Она отвечала на письмо мертвому – отвечала весело, с надеждой и даже слегка заигрывая с ним! Мертвому полунамеками признавалась в любви! Мертвому совсем недавно писала снова, рассказывая о том, с кем виделась, и о том, что намерена делать! «Бедный! Бедный! – твердила она. – До чего глупо, до чего нелепо все вышло! Может быть, если бы я осталась с ним, если бы заботилась о его здоровье, он и сейчас еще был бы жив?» Она представляла себе, как он лежит, совсем один, стонет в забытьи на своей узкой железной кровати в плохо освещенной комнате. Звал ли он ее в бреду? Как ей хотелось бы знать, о чем он думал в последнюю минуту! Вскоре она смирилась, затихла: к чему теперь суетиться? В памяти всплывали несвязные воспоминания: привычная поза Фердинанда Богдановича, голова наклонена к плечу, бархатная ермолка сдвинута на затылок… его насмешливая улыбка… тонкие руки, обожженные кислотами… Потом лицо врача стало медленно расплываться, меняться, молодеть, превращаясь в лицо Николая. Это превращение нимало не удивило Софи. «Фердинанд Богданович – это Николя», – подумала она, чувствуя, что мысли ее несутся с непривычной быстротой и что она не вполне собой владеет. От одного горя к другому чувствительная поверхность ее души съеживалась. Вскоре у нее и сознания-то не будет достаточно, чтобы страдать…
Все утро Софи, оглушенная и словно одеревеневшая, провела в постели. В полдень Валентина помогла ей одеться. Софи машинально, не чувствуя вкуса, поела за маленьким столиком в гостиной. По оконным стеклам струился дождь. Снега не было, снега теперь никогда уже не будет. Выпила подряд три чашки горького, крепчайшего черного кофе. Взгляд притягивали плясавшие в камине языки пламени: там разыгрывались удивительные рыцарские истории, героями которых были искры, декорациями – золотые и пурпурные замки и дымящиеся развалины угольков. Жюстен прервал грезы хозяйки, внезапно явившись перед ней и сообщив:
– Господин Вавассер спрашивает, примете ли вы его.
Софи невольно поморщилась. Ей хотелось бы остаться одной, побыть наедине со своим горем. Но Огюстена, должно быть, по случаю праздника отпустили на несколько часов, нельзя же ему отказать!
– Пусть войдет, – ответила с досадой.
И постаралась сделать приветливое лицо.
Уже с порога Вавассер закричал:
– Дело сделано! Я свободен! Подарок императора к Новому году самым достойным узникам!
Его морщинистое лицо сияло радостью под взлохмаченными седыми патлами.
– Чудесно! – с притворным оживлением воскликнула Софи. – Значит, не зря мы все старались. Когда же вас выпустили?
– Сегодня утром. Как видите, первым делом явился к вам!
– Я очень тронута… Представляю, каким счастьем для вас было вернуться к жене и детям! А теперь вы должны сидеть тихо, чтобы о вас позабыли.
Вавассер нахмурил брови и, скривив губы, проговорил:
– Прежде всего, надо готовить будущее. Я пришел для того, чтобы поговорить с вами о делах. Вы ведь знаете, что наши друзья готовы перейти к действию!
– Что за друзья? К какому действию? – резко спросила она.
Вавассер уселся у камина и протянул руки к огню. Кончик его носа, подбородок и верхняя губа, освещенные снизу, отливали медным блеском. Он тихонько шевелил пальцами, наслаждаясь теплом очага.
– Настало время скинуть этого карнавального Цезаря! – провозгласил он. – Сейчас создается организация, которая объединит искренних республиканцев. Я первым делом подумал о вас, вы должны в нее вступить…
Софи вздохнула.
– Я устала, месье Вавассер. Разве вы не слышали, что сказал Прудон? Лучше предоставить событиям идти своим чередом, и пусть все само собой распадается…
Вавассер вскочил и забегал по комнате, резко, точно цапля, вздергивая ноги. Взгляд его полыхал такой яростью, что казалось – еще немного, и он спалит все вокруг.
– Представления Прудона устарели! – закричал он. – Он апостол, а не практик! Предоставленный сам себе, он топтался бы на месте в круге непогрешимых аксиом. Истинные работники революции – не те, кто мечтает, но те, кто рискует собственной шкурой в предприятиях, настолько далеких от идеала, насколько возможно. Ваши декабристы не побоялись взяться за оружие – почему же и нам не быть такими же смелыми, как русские? Вот только мы не повторим ту же ошибку, не станем начинать с военного мятежа. Прежде чем нападать на империю, надо устранить императора. Это легко. Его можно убить на ипподроме, бросить в него бомбу в опере, взорвать его вагон во время официальной поездки. Среди моих друзей есть химики, вполне способные смастерить адскую машину!..
Поначалу Софи слушала нежданного гостя с удивлением, но вскоре ее обуял гнев: до какой же степени может доходить фанатизм! Убивать, только и делать, что убивать, возбуждать ослепленные толпы, свергать власть ради того, чтобы заменить ее другой, и та на деле окажется ничем не лучше прежней… Да просто осточертела уже эта бессмысленная и кровавая игра, в которой лучшие люди истощают свои умственные способности! И вообще, какого черта он ей тут толкует о политике, когда она только что узнала о кончине единственного друга? И смерть Фердинанда напомнила о других потерях, от которых ей никогда не оправиться… С высоты своей печали она воспринимала Вавассера как отвратительного, нелепого и зловредного паяца. Все, что он говорил, выглядело мелким, пошлым и тупым рядом с горем, то и дело ее настигавшим. Ну когда же этот фанатик наконец поймет, что, если в жизни есть нечто важное, это вовсе не Наполеон III и не Николай I, а люди, чьих имен не сохранит история, простые, честные, прекрасные люди, которых звали Фердинанд Вольф, Николай Озарёв, Никита?.. И неожиданно для самой себя Софи спокойно и размеренно произнесла:
– Вавассер, мне совершенно безразличны все эти ваши истории.
Он отшатнулся и строго взглянул на нее:
– Простите?.. О чем это вы?.. Что хотите этим сказать?..
– Что я вышла из возраста заговоров и сражений!..
– Ну уж нет! – закричал он. – Вы не имеете права отказываться! Только не вы! Все те, кто в России погиб за то же дело, подталкивают вас в спину. Нам необходим знаменосец. Вы, с вашим прошлым, просто предназначены для этой роли! Хотите вы того или нет, вы будете с нами, нет, что я говорю: вы уже с нами!
– Если я и приду к вам, то лишь для того, чтобы призывать к терпимости, – спокойно возразила Софи.
Вавассер усмехнулся.
– Уж не ваше ли пребывание в Сибири внушило вам такое почтение к установившемуся порядку?
– Может быть и так. Столько людей на моих глазах понапрасну страдало, столько людей умерло, что теперь я и слышать не хочу о политике!
– Такими речами вы льете воду на мельницу самодержавия! А может быть, вы на стороне Наполеона III, против народа?
– После того как жизнь пропала даром, я хочу только покоя и забвения!