Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
Валентина с Жюстеном ждали хозяйку дома, когда пришла – посмотрели сочувственно.
– Вышла ошибка! – объяснила она.
Слуги сделали вид, будто поверили. Пока ее не было, они прибрали в комнатах, и от присутствия полицейских в доме следа не осталось. Софи с благодарностью оглядела мебель – так встречаешься с друзьями после несчастного случая, который мог стоить тебе жизни. Валентина предложила помочь раздеться, хотела уложить в постель.
– Зачем? Я нисколько не устала! – живо возразила Софи.
Отослав горничную, она уселась в кресло, и тут нервы, которые слишком долго оставались натянутыми до предела, не выдержали, сдали. Ее всю трясло, она хотела поплакать, но не могла, слез не было. «Когда я была помоложе, – думала Софи, – я легче справлялась с волнением». И вдруг – не потому ли, что сама едва не угодила за решетку? – она озаботилась участью Вавассера, одновременно и осуждая, и жалея его. Безумец, одержимый. Этого следовало ожидать: ни к чему другому его помешательство, его навязчивая идея привести не могли. Она ведь его предупреждала, но он только посмеялся над ней. «Вы ведь всего-навсего женщина!» – эта фраза все еще продолжала звучать у нее в голове. Софи думала обо всех тех людях, которые, подобно Вавассеру, пожертвовали своей свободой, своей безопасностью, принесли в жертву политическим убеждениям свои семьи. Решительно, у мужчин просто в крови эта страсть к грандиозным замыслам, и – в девяти случаях из десяти – вся их суета ни к чему не приводит. Единственное благо, какое творится в мире, идет от скромных, повседневных женских начинаний. Вот и сама она – когда она приносила больше пользы ближним? Когда упивалась безумными политическими теориями в Париже или когда довольствовалась тем, что лечила мужиков в Каштановке? Именно там, в краю нищеты и невежества, она могла наилучшим образом осуществить свое женское предназначение. Вот только Сережа этому воспротивился, и из-за него ей пришлось отказаться от образа жизни, который дал бы возможность гордиться собой. Софи немного помечтала о том, каким счастьем могла бы одарить всех этих простых людей, если бы племянник не стоял у нее на пути, если бы он не мешал ей. Жаль… Очень жаль! Но этот путь для нее закрыт. Надо думать о чем-то другом. Вдруг она вспомнила о Луизе и снова встревожилась: бедняжка, должно быть, в полном отчаянии. Вся усталость Софи разом исчезла. Она снова надела пальто и шляпу, снова вышла на улицу.
Луизу она застала в книжной лавке – всю в слезах. Какая-то полная немолодая женщина – наверное, ее мать – сидела рядом, гладя ее по руке. Дети за прилавком возились с волчком. Луиза подняла на Софи полные слез глаза и простонала:
– До чего же нам не везет в жизни! И он ведь пообещал мне, что теперь будет осторожнее!
9
Несмотря на то что обвинению так и не удалось доказать существование какого бы то ни было заговора против императора, Огюстена Вавассера приговорили к пяти годам строгой изоляции и отправили в Бель-Иль, где содержались уже многие политические заключенные. Совершенно убитая новым ударом судьбы, Луиза взяла в привычку несколько раз в неделю приходить к Софи, чтобы пожаловаться на свои горести, попросить совета и прочесть очередное письмо, полученное от мужа. Он почти не сетовал по поводу тюремного режима, очень хорошо отзывался о товарищах по заключению, уверял, что его республиканские убеждения в этих испытаниях лишь окрепли, и рассказывал, как в свободное время работает на земле и занимается музыкой.
– Мне кажется, он куда более счастлив в тюрьме с людьми одних с ним взглядов, чем со мной в книжной лавке! – вздыхала Луиза.
Ее бесхитростность, весь ее простонародный облик забавляли Софи, приятно было поговорить с ней, душа отдыхала от лживости света. Два одиночества гармонично сливались в этих мирных встречах. Пили чай, потом Луиза принималась болтать о разных пустяках, а Софи слушала, склонившись над своей вышивкой. Дельфина де Шарлаз ни разу не нарушила их уединения. Должно быть, она, при ее положении, не могла позволить себе бывать по-прежнему в доме особы, объявленной политически неблагонадежной. Да и к себе не приглашала. Хозяйки всех приличных салонов последовали ее примеру, но Софи только радовалась тому, что теперь ее никуда не зовут. Нехватка денег вынуждала себя во всем ограничивать, и, если бы захотелось выйти в свет, она все равно не смогла бы купить или заказать наряды, соответствующие ее положению в обществе. Луиза время от времени приводила кого-нибудь из детей, малыш смирно сидел в уголке, листая книжки с картинками. За остальными детьми в это время присматривала ее мать, за лавкой – тоже. Покупатели заглядывали сюда редко, прибыль была скромной, однако надо было любой ценой обеспечить хоть какую-то торговлю, чтобы Вавассер, вернувшись из заключения, смог снова взять дело в свои руки. Софи, разумеется, не раз предлагала Луизе свою помощь, но та неизменно отказывалась, уверяя, что у нее есть сбережения; для нее достоинство заключалось в том, чтобы не быть ни у кого в долгу. Едва войдя в дом, она объявляла:
– Сегодня за мной следили.
Или же:
– Не знаю, куда это подевался мой шпион, что-то сегодня его с самого утра не видно!
У Софи тоже был свой шпион, ходивший за ней по пятам. Она к нему привыкла, здоровалась кивком на улице, когда замечала, поворачивая за угол. На следующий день его сменял другой, не менее узнаваемый благодаря строгому покрою одежды и хитроватому выражению лица. Полиция явно проявляла к Софи большой интерес. Однако со временем, как ей показалось, эти господа начали утомляться, им прискучило держать ее под подозрением. Только бы война поскорее кончилась!
Но осада Севастополя затягивалась, побуждая ту и другую сторону совершать подвиги и творить истинные чудеса героизма. Рассказывали, что противники ведут себя по отношению друг к другу настолько галантно, что после нескольких часов кровопролитного сражения не на жизнь, а на смерть используют краткое затишье для того, чтобы дружески поболтать и обменяться мелкими подарками. Всякий раз, как Софи доводилось услышать о рыцарском поведении русского офицера, это трогало ее до слез. Ей хотелось бы, чтобы все ее соотечественники прониклись таким же уважением к нынешним врагам Франции, какое она испытывала сама. Делясь с Луизой сибирскими воспоминаниями – а делала она это нередко! – и произнося имя Николая или Фердинанда Богдановича, Софи чувствовала, что сердце у нее начинает биться быстрее. Молодая жена Вавассера слушала ее, завороженная рассказом, по-детски приоткрыв рот, и казалась прелестной в своей простоте. Если она день или два не появлялась, Софи начинала скучать. «И почему я так привязалась к этой девочке? – думала она. – Я о ней ничего не знаю или почти ничего. Мне кажется, я даже и не выбирала ее в собеседницы! Она нужна мне только для того, чтобы не испытывать головокружительного страха перед пустотой…»
В среду, третьего марта, когда дамы вдвоем коротали время за чаем, в гостиную вошел Жюстен с постным лицом. Он принес газеты.
– Знаете новость, сударыня? – прошептал он. – Царь умер!
– Да что вы говорите? – воскликнула Софи.
Она схватила лежавший на протянутом ей подносе «Всемирный вестник». Новость была напечатана на первой странице под рубрикой «неофициальные известия». Софи исполнилась торжественной радости, глубоко проникшей в ее душу. Пишут, что император скончался от легочного паралича, а на самом деле, должно быть, неудачи русской армии в Крыму подорвали его силы. Вот только каких же политических последствий можно ждать от такого события? Софи хотелось верить в то, что война закончится со смертью того, кто был главным ее зачинщиком. Она поделилась этими соображениями с Луизой, та слушала ее, мелкими глотками попивая чай, – и впервые ее ласковое безразличие только что не взбесило Софи.
После ухода молодой женщины она осталась сидеть в одиночестве в своей гостиной, среди вороха смятых газет. И только к тому времени, как на улице стемнело окончательно, осознала, что Николая I больше нет. Нет и не будет никогда! Значит, и эта несокрушимая мраморная глыба в конце концов тоже исчезла с горизонта. Как же много людей страдало по его вине! Позавчера – декабристы, заживо погребенные в Сибири, вчера – петрашевцы, сегодня – солдаты, ставшие жертвой его политики в Севастополе. За тридцать лет слепая воля этого властителя, его грубый и ограниченный ум, его безжалостность, бесчувственность и бездушие изменили судьбы миллионов людей. И ее собственная жизнь тоже оказалась раздавленной гордостью и жестокостью хозяина России. Ну и кто станет оплакивать его, кроме нескольких придворных, которым он дал возможность возвыситься? Весь русский народ, должно быть, вздохнул с облегчением, и этот вздох облегчения пронесся над всей страной, от берегов Балтийского моря до побережья Тихого океана, от берегов Северного Ледовитого океана до южных границ. Наверное, с особенной радостью, думала Софи, этот «всенародный траур» был встречен в Сибири. Как жалко, что многие политические заключенные умерли, так и не дождавшись помилования! Николя нет на свете уже больше двадцати лет, всего двух лет не дожил до этого дня Фердинанд Вольф… Она представила себе, как уцелевшие декабристы собираются в доме у одного из них, в Иркутске, в Тобольске, в Кургане, обсуждают случившееся за самоваром. Тайное сборище скелетов. Несомненно, новый царь, Александр II, их простит. О нем рассказывали, что это просвещенный, добрый, искренний человек. И она вспомнила, с каким волнением смотрела на него, в те времена еще – робкого юного цесаревича, когда в 1837 году он приезжал в Курган. Как он тогда перекрестился, повернувшись к декабристам, во время молитвы об отверженных… Да, да, конечно, он непременно освободит политических заключенных и заключит перемирие! Если только на нового царя не повлияет дурно его окружение… Ох, только бы он не оставил при себе советников отца!
Софи горько пожалела о том, что рядом с ней нет ни одного русского человека, с которым она могла бы поговорить, обменяться мыслями. Французам ее не понять. Для них смерть Николая I относится к событиям мировой политики. Для нее это событие семейное.
Она плохо спала ночь, а все следующие дни с возраставшим нетерпением ждала, что будет дальше. Но газеты по-прежнему были заполнены подробными сообщениями о поучительной кончине Николая I, а его наследник, похоже, не спешил положить конец сражениям. Наверное, Александр II не хотел принимать такое важное решение до того, как будет коронован в Кремле. Но ведь это могло затянуться на несколько месяцев! Пока что в России ограничивались тем, что заменяли генералов. Здесь, в лагере союзников, Наполеон III с императрицей отправились в Англию, чтобы торжественно отпраздновать заключение франко-британского договора. Вскоре после возвращения император счастливо избежал пули убийцы на Елисейских Полях, и все газеты хором благословляли Провидение. Когда Софи читала восхваления, обращенные газетчиками к государю, ей начинало казаться, будто она перенеслась в Россию. Разумеется, у французов были основания гордиться главой своего государства, поскольку его правительство успешно справлялось как с военными, так и с мирными делами. Военные действия в окрестностях Севастополя нисколько не мешали ни разрушать старое и возводить новое в столице, ни устраивать праздники в честь войск или иностранных монархов. Повсюду начиналось строительство зданий из тесаного камня. Строилось новое здание Лувра, одновременно с этим улицу Риволи продолжали до Ратуши, а вдоль Страсбургского бульвара вырастали один за другим огромные дома – в целых шесть этажей! Но самыми лихорадочными темпами строительство шло на Елисейских Полях – здесь рабочие спешили закончить сооружение Дворца Промышленности, где должна была проходить Всемирная выставка 1855 года. Наконец, 15 мая здание было окончательно освобождено от лесов, и его посетила императорская чета. Газеты только и писали что о собранных в этом здании чудесах, сотворенных участниками выставки, которых было ни много ни мало двадцать тысяч, французов и иностранцев. России также было предложено прислать образцы своей сельскохозяйственной и фабричной продукции, однако она отклонила приглашение «по причине войны».
Луиза, сильно возбудившаяся от чтения газетных отчетов, непременно хотела побывать на выставке вместе с Софи. Как-то утром они туда отправились, и толпа едва не раздавила их. Полузадушенные, они отдались на волю течения, и поток любопытствующих увлекал их от одной витрины к другой с такой скоростью, что они ничего не успевали толком разглядеть. В огромном, переполненном, гудящем, душном, жарком, раскаленном от солнечных лучей, отвесно падающих сквозь стеклянную крышу, павильоне шерстяные ткани соседствовали с керамикой, бронзовые накладки на мебели поблескивали рядом с мелкими украшениями. Бросались в глаза названия стран, крупными буквами выведенные на больших указателях: Соединенные Штаты, Египет, Греция, Китай… Все страны явились в гости к Франции, весь мир пребывал с ней в дружбе. Отсутствие России в глаза не бросалось. Софи хотелось бы обойти всю выставку, но, прокладывая два часа подряд дорогу в толпе и дыша пылью, она в конце концов устала и присела отдохнуть на скамью. Именно в это мгновение Луиза увидела знакомого, стоявшего рядом с отделом резной мебели: молодой человек, плохо одетый, с приятным лицом и легкой, словно бы кружевной, бородкой.