Свет в окошке
Шрифт:
Однако даже вечный огонь не может гореть вечно. Для него требуется пища более серьёзная, нежели добродетельный разврат Лилианы Браун. Находиться рядом становилось просто неинтересно, и к тому времени, когда пришла пора омолаживаться в третий раз, отношения сошли на нет. Илья Ильич подумал и, махнув рукой, не стал омолаживаться — сэкономил горстку денежек.
Удивительным образом во время последней встречи между ними проскользнуло что-то напоминающее человеческие чувства. Оба знали, что это последняя встреча, Лилиана была не так воспитана, чтобы оставить какую-то недоговорённость, и потому прямо сказала, что новых свиданий
— Психоаналитики утверждают, что полового партнёра следует менять раз в семь лет, а мы вместе уже в три раза дольше. Так что не огорчайся, Илия. Ты мужчина заметный, хоть и русский, так что легко найдёшь себе подходящую пару.
— Была без радости любовь, разлука будет без печали, — процитировал Илья Ильич.
— Иногда ты выражаешься удивительно поэтично, — заметила Лилиан, неспешно одеваясь, — тебе следовало бы стать поэтом.
«Тогда и мнемонов, глядишь, было бы больше», — кисло подумал Илья Ильич, стихи нежно любивший, но сам не умеющий сложить и пары строчек.
А Лилиана вдруг, неожиданно и некстати произнесла:
— Дочка у меня скончалась. На той неделе.
— Сколько прожила? — участливо поинтересовался Илья Ильич.
— Семьдесят девять… Хорошая была девочка…
Илья Ильич кивнул. Семьдесят девять — даже для Америки неплохой возраст, хотя умирать, если к жизни ещё остался интерес, обидно в любом самом преклонном возрасте. К тому же слышалась во фразе какая-то недоговорённость. «Хорошая девочка, но…» Может быть, осталась старой девой и род пресёкся, некому стало разглядывать выцветшие фотографии, интересоваться: «А это кто? Прабабушка? А как её звали?». А быть может, просто не слишком часто хорошая девочка вспоминала свою маму, усадивши родительницу на голодный паёк. Чужая душа — потёмки, особенно если это американская душа, которую русскому въедливому взгляду порой не разглядеть и за двадцать лет совместного секса.
Казалось бы, и впрямь разлука должна быть без печали, однако последняя встреча оставила по себе каплю горечи. Разлука ты, разлука, чужая сторона, американский сектор Города, тихий, по большей части двухэтажный. Когда нечего стало рекламировать и нечем кичиться, оказалось, что американцы любят тишину и спокойствие маленьких городков, а развлекаться предпочитают в соседних секторах.
Больше Илья Ильич в этом секторе не бывал. На карте Города появилось ещё одно чёрное пятно — место знакомое, но куда не хочется заходить.
Как обычно, развеяться Илья Ильич отправился к уйгуру. Неунывающий и не задумывающийся о смысле жизни сыщик, сам того не подозревая, служил для Ильи Ильича прекрасным психотерапевтом. У него не было никаких проблем, кроме разрешимых, а подобное отношение к жизни тонизирующее действует на прочих людей. К тому же у Афони была работа, доступная, казалось бы, любому, однако требующая особого сыщицкого таланта. Некоторые завидуют чужому таланту, а Илья Ильич, напротив, радовался, когда Афанасию шёл фарт.
На этот раз Афоне подфартило невиданно, хотя единственное, что можно было понять, это то, что в дрейфующем ресторанчике идут переговоры. За одним из столиков сидели Афанасий и двое господ в глухих чёрных костюмах. Они о чём-то разговаривали вполголоса, Илья Ильич, разглядев предостерегающий жест сыщика, не стал подходить и остановился рядом с хозяином заведения. Сам уйгур стоял за стойкой бара, демонстративно не глядя в сторону разговаривающих, но всем видом показывая,
Пересыпав деньги, чёрные встали и, не обращая внимания на приглашения встрепенувшегося уйгура, канули в нихиль, мгновенно скрывшись из глаз. Афоня, насколько можно было судить, ничего им не передавал.
Оставшись без собеседников, сыщик соблаговолил обратить внимание на Илью Ильича.
— Вот кстати! — вскричал он. — Сейчас по пельмешкам вдарим и сделку спрыснем, а то от этих не дождёшься…
— Насчёт пельмешек я — пас, — сказал Илья Ильич. — Времени нет, — добавил он, сделав пальцами характерный жест, у всех европейских народов означающий деньги.
— Time is money! — радостно подхватил Афоня. — Не боись, этого тайму у меня сегодня много! Пошли, я угощаю. Знаешь что, ну их, пельмешки! Глухаря жареного закажем под рябиновую настойку. Я сегодня на год красивой жизни заработал!
Уйгур уже волок к столику пряно розовеющую водку, пузатые стопки, берестянку с солью, ножи, блюдо с крепко замороженным чиром, всё то, что поможет приятно скоротать время, покуда неожиданно заказанный глухарь исходит соком в жару духовки. Квакер, окончательно обнищавший, был выгнан недавно, и теперь уйгуру приходилось отдуваться одному. Впрочем, заказ есть заказ — заказные блюда вдесятеро дороже и, значит, вдесятеро выгоднее повару.
— И шампанского! — крикнул Афоня, располагаясь за столом и заранее расстёгивая жилетку.
— Что у тебя стряслось? — спросил Илья Ильич, принюхиваясь к рябиновке. Водка ощутимо сладила, значит, была настояна по всем правилам, на вымороженной ягоде.
— Человечка нужного отыскал, — похвастался Афоня. — Вот у меня его сейчас и выкупали.
— Политик какой-нибудь?
— Не-е, за политиком или там артистом знаменитым бригадники бы пришли. А это — выше бери! — это клан.
— Как это?
— Есть такие кланы у некоторых народов, — охотно пустился объяснять сыщик. — Живут большими семьями, родством считаются. Посторонним от них всегда отлуп, а для своих — в лепёшку расшибутся. Короче, вроде наших староверов. У них в предание память глубоко уходит, родню умершую поминают часто, потому эти кланы и здесь — самая сила. Некоторые в Городе особые кварталы держат, и туда так просто не зайдёшь, только за деньги. Другие и вовсе отдельно от мира живут. У них там строго что при жизни, что по смерти. Своих покойничков они встретить пытаются сами, заранее маяки ставят, частой сеткой на поиск выходят, когда кому из их братии помирать пора. А всё-таки и у них промашки бывают. Тогда они своего выкупают у того, кто его отыщет. С ними даже бригадники не связываются — возьмут денежки и отдадут покойника свежаком.