Шрифт:
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В оформлении использована фотография:
Женский день
Началась весна. Но календарям не было особой веры. Шёл мелкий снег, похожий на крупу, завывал ветер, гололёд сковал замёрзшие дороги. Около продуктовых палаток рынка толпились мужики разных мастей, молодые парни и старики выстроились в очередь перед прилавком у открытого багажника старой «Волги». Хваткая и тучная бабка в полушубке торговала мимозами и тюльпанами – в
Николай Петрович после смены спешно вышел с заводской проходной, обтёр руки тряпкой, прихваченной у станка, и направился прямиком к рынку, завидев издалека грязную белую «Волгу», поспешил встать в очередь, которая двигалась быстро, но не кончалась. А снег всё шёл без устали.
Подбегали молодые парни, спрашивали, имеются ли в продаже розы. Тамара Петровна громко отвечала, высунувшись из машины:
– Ишь чего, розы им подавай! Да ваши розы перемёрзнут, пока я их с базы таранить буду. Бери давай что есть!
– Вам чего завернуть, мужчина?
– Мне тюльпанов крупных, штук пятнадцать.
Николай Петрович протянул свежую купюру – вчера всем на заводе дали зарплату. Тамара Петровна зычно выругалась:
– Где ж я каждому стока сдачи найду, а, мужики?
Она ловко завернула тюльпаны в бумагу и вручила Николаю Петровичу сдачу и свёрток. Он аккуратно взял упакованные цветы, поспешил к своим «жигулям», еле открыл примёрзшую дверь, уселся за руль и пристроил тюльпаны на переднее сиденье. «Эх, закоченеют, пока еду», – подумал он и закутал цветы ещё и в старые газеты, а сверху обмотал своим шерстяным полосатым шарфом.
Машина долго пыхтела, но завелась, неторопливо тронулась с места. Ехать было не близко, до дачных участков было полно своротков, но Николай Петрович любил дорогу, к тому же его грели мысли о доме, о его хозяйке. Всё-таки хорошо, когда тебя ждут дома. Он вспомнил про март и тут же поморщился: мысли о прошлогоднем марте хотелось стереть навсегда. Смерть матери, делёж квартиры после развода и водка в стакане почти после каждой смены – как он мог таким быть, до сих пор не понятно. Хорошо хоть с завода не попёрли.
За окнами мелькали дачные крыши, припорошенные инеем голые ветки деревьев. В такую рань в коллективных садах никого не было. Он подъехал к дому, приткнул «жигули» к забору. Она уже спешила: видела с крыльца, как он подъезжает, – выскочила, успев набросить на плечи серую мохнатую шаль, спешно открыла ему ворота. Он заехал во двор. Прыгали и громко лаяли собаки.
– А ну бегом в дом, я сам тут всё закрою.
Собаки всё лаяли – он потрепал каждую за уши. Вошёл в дом, аккуратно взял свёрток, пристроенный на стуле у входа, разулся и протянул его ей.
– Ну, это, с праздником, что ли.
Ирина аккуратно развернула газеты и тихо заплакала.
– Ты чего это, а, Иринка, замёрзли цветы, что ли? Я ж вроде их у печки вёз, а? Ты чего? Да хочешь если, я снова съезжу. Вот прям сейчас поеду снова, а? Может, мимозы надо, дык я их тоже прихвачу, они стойкие!
Она вытерла слёзы, успокоилась и сказала:
– Да нет, что ты! Они не замёрзли. Смотри, даже бутоны не раскрылись, свежие, значит. Просто мне ещё никто не дарил тюльпаны. Ни-ког-да. Понимаешь?
Он выдохнул. Не умел он подобрать слова, не был Николай Петрович в свои сорок пять тонкой натурой, не терпел женских слёз. Растерялся и одновременно растрогался: как он без неё прожил, без его Иринки? Где такую вторую сыскать? Да нигде – одна она такая.
Он присел на стул и приобнял её аккуратно. Она держала в руках букет как самый ценный в жизни подарок. Потом они обедали. Ирина наливала из жёлтой весёлой кастрюльки огненную прозрачную уху. Он всё думал, откуда всё это взялось – кастрюльки, занавески, коврики, стёганое покрывало в спальне. Как она ловко обжила дачу – стало так уютно, так по-домашнему. Ирина заварила какой-то чай с травами, налила варенье в вазочку, достала пироги из маленькой духовки.
– А откуда ты узнала, что мои любимые с капустой?
Она хитро улыбнулась. Ей нравилось смотреть, как он ест, нравилось слушать, как он хвалит её незамысловатую стряпню.
– А ты как узнал, что я обожаю тюльпаны?
Николай задумался и ответил:
– Да если честно, я и не знал, что они тебе по душе придутся. Вышел со смены – смотрю: продают цветы с машины. Я сразу о тебе подумал: праздник же.
Ирина улыбнулась: ей нравился бесхитростный и простой нрав Николая.
К вечеру снег разошёлся, весна явно опаздывала к празднику, Николай Петрович взял длинную метлу, стал чистить дорожку от снега.
Ирина высунулась из маленького окна и крикнула:
– Коля, лови!
Он кое-как поймал большое румяное яблоко. Она хлопнула оконной рамой, украдкой с улыбкой стала наблюдать за ним, стоя за шторами. Он обтёр яблоко и смачно откусил половину. Снег всё шёл и шёл. А в душе, да и в жизни Николая Петровича была весна – настоящая, не календарная.
Друг из пятого подъезда
Самый обычный двор малоэтажек. Начало лета и небывалая жара. Полдень, зной, и даже ветка старой ивы не шелохнётся.
Все разбежались на обед под призывы мам и бабушек: «Ка-а-атя, быстро домой!», «То-о-олик, кушать!». В ответ мамы и бабушки часто слышали: «Ещё пять минут!», «Мишке мяч верну и приду». Чаще всего такие ответы не прокатывали – хоть ты тресни, но поспеши домой, иначе родители могли и не выпустить на улицу больше. А вечером народу сгребалось тьма – как же не выйти, когда на улице вся орава друзей по подъезду.
Все ушли на обед. Только двое сутуло сидят под густыми ивами, прячутся в тени листвы и ловят муравьёв на прутики, будто этим муравьям во что бы то ни стало необходимо забраться на веточку. Тишина. Нам обоим уже точно было лет по пять. Я в новом сарафане. Лямка натёрла мне спину, и я её всё время одёргиваю. Во рту соломинка осоки, подол уже весь в следах от стебельков одуванчиков. Славик в одних шортах советского х/б, и плечи у него слегка обгорели. В песочнице, неподалёку от тенистых ив, на самом солнцепёке, перекинута через низкий деревянный бортик Славкина грязная от ягод футболка, утром бывшая белоснежной. Я спрашиваю, не будет ли его мама ругать за пятна, а Славик долго молчит: муравей на самом экваторе согнутой ветки – друг мой тихонько наблюдает и боится, чтоб букашка не свалилась. Потом отвечает мне картавым полушёпотом: «Да я сам постираю, она не заметит. Вот увидишь: ни одного пятнышка не останется».